Голос Леха был хриплый, с трещиной. Совсем не тот чистый, звонкий голос, которым всегда приветствовал утреннюю зарю. А синие глаза потемнели.
– Как и тебе, – буркнул Рус.
– Ну, с чего ты взял…
– В воду погляди, – посоветовал Рус.
Лех послушно поглядел, раздраженно ударил ладонью. Рус отшатнулся от брызг:
– Неча на воду пенять, коли рожа крива.
– И тебе неспокойно?
– Как и тебе, – повторил Рус. Он вздохнул. – Ничего не сказано, но прямо в воздухе висит как проклятие!
От костра кричали, показывали жареное мясо. Сова умело нарезал кабана, Русу и Леху сунул по задней ляжке. Ели быстро и жадно, обжигались. Мясо не прожарилось, сверху хрустела корочка, а у костей осталась кровь, и сладко было чуять ее, свежую, солоноватую, мощь дикого лесного зверя вместе с соком и мясом перетекала в их сильные, молодые тела.
Полог шатра Чеха отодвинулся. Гойтосир стоял на выходе, придерживая полог одной рукой, его не старческие глаза зорко оглядывали стан, горящие костры, проснувшихся людей. Что-то крикнул, помахал рукой. Рус оглянулся, Гойтосир помахал снова:
– Да-да, ты и Лех! Чех ждет к нему на совет.
Руки Руса похолодели, он опустил недогрызенную кость. Лех изменился в лице. Их взгляды встретились. Сова и Буська смотрели непонимающе. В мертвом молчании Лех прошептал:
– Догадываешься?
– Да, – ответил Рус несчастным голосом. – Возможно, так будет в самом деле лучше… и правильно, но как мне этого не хочется!
В шатре Чеха, кроме него и Гойтосира, собрались оба младших волхва: Корнило и Травоцвет, воеводы, лекари, явилась даже Векша. Сам Чех склонился над тонко выделанной телячьей шкурой, рукой волхва уже были нанесены края долины. Увидев входящих братьев, разогнулся. Вид его был невеселый, глаза блестели сумрачно.
– Больше не будем спорить, – громыхнул он мощно, – какой дорогой идти! Небесные знамения сами указали нам путь.
Он подождал, ожидая возражений, но братья убито молчали. Наконец Рус пролепетал жалобно:
– Чех… Ты нам вместо отца. Разве ж мы спорим? Куда поведешь, туда и пойдем.
В глубине шатра Гойтосир хмыкнул, острие посоха с глухим стуком пробило медвежью шкуру и вонзилось в плотно утоптанную землю. Лех молчал, но глаза были умоляющими. Чех, сердясь на себя, молчал, но хватило не надолго, подошел, обнялся с братьями. Все в почтительной тишине смотрели, как три богатыря слились в крепком объятии, не разлить водой, не разорвать, разве что с кровью, с мясом. Затем Чех вздохнул, высвободился:
– Вы что, не зрите? Боги сами подсказывают путь. Нет, не путь, а решение.
Лех снова смолчал, а Рус вскрикнул с обидой:
– Чех! Это злые боги нашептывают. Что доброго в разлуке?
Чех задержал широкую ладонь на горячем плече младшего брата. Синие глаза Руса смотрели неотрывно, умоляюще. Чех выговорил с тяжелым вздохом:
– Ты возмужал, брат… Да, хочется оставаться в детстве как можно дольше. За широкой спиной отца мы и сейчас, может быть, еще бы в песочке играли. Но мужчины умеют взрослеть за одну ночь… У нас же было целое лето!
Рус сказал несчастливо:
– Не знаю, как Лех, но я не чувствую себя таким уж взрослым мужем. Не бросай меня, Чех!
Все отводили глаза. Рус чувствовал, что им неловко за него. Чех проговорил с мукой:
– Я ж не в воду вас… как бросил нас отец, помните, когда учил плавать! Разве не видно, чего хотят от нас боги? Три дороги легли от этой исполинской поляны богов. А нас трое братьев. Есть ли яснее знаки? Расставаться надо сейчас, пока мы в любви и согласии. Нельзя задерживаться до времен, когда начнется недовольство, свары, распри…
Гойтосир снова стукнул посохом. Бугай кашлянул, завозился. Рус сказал упавшим голосом:
– Воля твоя, брат. По мне бы – всю жизнь под твоей рукой ходил.
Оглянулись на Леха. Тот блеснул белыми как снег зубами:
– Ежели и хочется порой самому… но я ж понимаю, что ты – лучший князь! Ты единственный из нас, кто живет головой. Я – больше сердцем, а Рус так и вовсе… мечтами, грезами.
Улыбка Чеха была грустной и загадочной:
– Иной раз сердце подскажет ответ точнее. А без мечты жить… так лучше вовсе не жить! Дорогие мои, я повелеваю сейчас волхвам принести жертвы нашим богам. И вопросить о нашей судьбе.
Гулко и зловеще рокотали барабаны. Пятеро встали с трембитами, хриплый недобрый вой разнесся над долиной, вломился в стену леса, вытряхнул птиц из гнезд, белок и куниц из дупла, лишь барсуки забрались в норы поглубже. Холодок пробежал по рукам Руса, кожа пошла пупырышками, а волосы встали дыбом.
Из шатра Чеха выходили друг за другом волхвы. Лица выглядели осунувшимися, глаза покраснели, словно всю ночь спорили, искали правду. Сейчас легко бы обвинить Чеха, подумал Рус невесело, что взял в
