Рус торопливо догнал передних всадников. Белый благородный конь презрительно фыркнул, а Чех неспешно оглянулся, шея от усилий налилась кровью, прорычал мощно и насмешливо:
– Как не к добру? К добру.
– Княже, но волхвы говорят…
И снова Рус с благоговейным трепетом услышал снисходительный голос старшего брата:
– Видишь огненный столб?
– Вижу…
– А огненное море?
– Ну и море зрю…
– Так чего ж тебе, дурень, еще надо для счастья? Это ж и есть самая что ни на есть добрая примета!
Воин умолк, озадаченный, а Рус подумал смятенно, что Чех даже приметы знает лучше любого волхва. Он настоящий вождь, и великую дурость свершил тцар Пан, когда отдалил от трона столь могучего сына.
Лес впереди стал злее, суровее. Деревья стояли так плотно, что даже всадники протискивались с трудом, а телеги пришлось пока оставить. Скрепя сердце Чех взял мужчин из отряда заграждения. Теперь уже почти все взрослые рубили лес, кусты, прокладывали дорогу.
Знойное лето, к счастью, подсушило землю. Даже в лесу колеса не увязали, а мелкие болотца успели пересохнуть. Измученный народ начал ворчать, топоры валились из ослабевших рук.
А на шестой день деревья внезапно расступились сами. Дозор выехал на такой простор, что дыхание остановилось у Руса, будто получил поленом под дых. Огромная, ровная как стол степь, ни бугорка, ни холмика, а все пространство накрывает сизый с окалиной купол! Нижняя часть уже раскалилась по всему краю, отсюда это кажется морем остывающей лавы, которую уже покрыла корка из спекшегося пепла и шлака, но в щели и разломы жидкий огонь плещется с медленной силой все так же угрюмо и страшно.
– Боги! – вскрикнул он невольно. – А я уже и забыл, как выглядит небо!
Лех беспокойно ерзал в седле, красный конь дергался, как пламя костра под ветром, застоявшиеся копыта просились в безудержную скачку по простору.
– Надо скорее сказать Чеху, – сказал он жадно, – пусть его душа успокоится.
– Он знает, – ответил Рус убежденно.
– Откуда?
– Он при мне одному пугливому дурню приметы толковал, – объяснил Рус. – Предсказал, что дальше лес кончится.
Оба оглянулись на темную стену деревьев, потом разом посмотрели на бесконечную степь. По ней уже пролегли красноватые сумерки. Жутковато без птичьего крика, зато неумолчно трещат певцы ночи: кобылки, коники, кузнечики, взлетают из-под конских ног, треща то красными крылышками, то синими, а то и вовсе оранжевыми или зелеными.
– Все равно, – сказал Лех, – он будет счастлив, что умеет толковать приметы лучше волхва! Скачи.
– А ты?
– Малость погляжу еще, – попросился Лех. – Я задыхаюсь в лесу.
Рус нахмурился, бросил ревниво:
– Будешь ждать здесь? На опушке?
– Клянусь!
– В степь ни шагу, – предупредил Рус. – А то брату скажу.
– Не завидуй, скачи. У тебя там черноволоска, а у меня… пока только степью потешусь.
Чех вздрогнул, услышав новость, и Рус понял, что старший брат больше всех жаждет выбраться из смертельной хватки леса. Усталые люди безропотно до ночи рубили просеку, а потом под мертвенным светом луны повозки всю ночь одна за другой выползали из тьмы.
Дозорные унеслись дальше в степь, там разожгли костры. Чтобы не толпились у выхода, Чех с братьями сам заставлял двигаться дальше, не мешать, дать дорогу отставшим. Короткая летняя ночь прошла без сна, везде полыхали костры. Кое-где земля гремела под мощными ударами сапог: мужчины, взявшись за плечи, плясали вокруг костров коло, одновременно притопывая с такой силой, что котлы на треногах раскачивало как при землетрясениях, а варево со злобным шипением плескало на огонь.
От дальнего костра доносился мощный рев дюжины глоток. Баюн, сложив новую песню, наскоро обучал дозорных. Сам он пел все реже, но обожал, когда его песни орали другие. Рус заметил, что Чех с одобрением поглядывает на костры дозорных. Когда поют, то усталость куда и девается. Особенно важно для племени, чтобы пели те, кто едет впереди…
С утра воздух был острый и холодный, как лезвие ножа. На голубеющем небе странно проступала, будто выдвигаясь из небытия, луна. Почти полная, лишь правый краешек прячется в незримости, а левый блестит ярко, четко, различимы все пятна, ямки. Сердце Руса тревожно заныло от ощущения великой тайны и непостижимости ее понять. Луна похожа на медный таз, на круг свежего сыра, но это не таз и не сыр, однако трудно поверить и волхвам, что это сестра солнца, которая то ли влюбилась в него и потому чахнет, то ли наоборот – сбежала от брата, потому появляется только ночью…
Ежась от холода, подошел взъерошенный Корнило. Зябко вздрагивал, плотно обхватил себя за плечи. Сказал предостерегающе дряблым, старческим голосом:
– Что-то слишком засматриваешься на небо. Доброе утро, юный и ярый.
