puncto [9] набожности ему не приходило в голову ничего, кроме тех двух витков, что отделяют кардинала от небес; но для миссионерской проповеди — увы! — этого все-таки было недостаточно.

Объятый тоскою, он припомнил, как сам когда-то, года два с половиной назад, злорадствовал, смакуя аналогичное затруднительное положение его тогдашнего друга Петра Куканя из Кукани, которого герцогиня Диана во время бала, на глазах у всех придворных, неожиданно попросила высказать ей что-нибудь занимательное, а тот не знал, что именно она желает услышать. Все так, но только Петр это Петр, тут уж ничего не поделаешь, ведь после мучительной минуты молчания он ухватил нить и разговорился так, что у герцогини и всех присутствующих разгорелись глаза. «А получится ли это у меня?» — спрашивалсебя молодой кардинал, вдруг осознав, что в вопросе, поставленном таким образом, уже заключен отрицательный ответ.

— Произнесите быстро не важно что, лишь бы я мог за это ухватиться, — в волнении попросил молодой кардинал.

Отец Марио удивился.

— Да что же именно, Ваше Преосвященство? — спросил он.

— Вы сказали «да»? — проговорил молодой кардинал.

— Да, я сказал «да».

— Благодарю, этого достаточно, — произнес молодой кардинал.

В голове его мелькнула мысль, что свою проповедь миссионера он составит на основе этого краткого, ничего не значащего словечка «да». «В началебе слово, — начнет он. — И слово это было „да“. „Да будет Мне по слову твоему“, — сказала ангелу будущая Матерь Божия». И так далее, и так далее. Что будет «и так далее», пока не известно, но. Бог даст, что-нибудь да и придет в голову. Ибо его проповедь не должна быть, да и не будет строго логичной, основанной на разумных дедукциях с четким началом и вразумительным концом, скорее она будет эмоциональной и фанатичной, нечто вроде Откровения святого Иоанна.

Издалека доносился гул, словно говорили десятки и десятки людей, и гул этот по мереих приближения становился все мощнее; вскоре они оказались на гигантской каменистой площадке, которую с одной стороны замыкала наполовину возведенная стена, — здесь заканчивались островные укрепления, а с другой — исполинский прямоугольник, обширнее чем piazza Monumentale, где вырисовывался фундамент колоссального сооружения; тут отец Марио прервал набожные размышления молодого кардинала, сообщив ему, что здесь строится арсенал, который будет в три раза больше знаменитого венецианского, что, право, заслуживает внимания, поскольку в венецианском арсенале помещается вооружение для семидесяти тысяч человек.

На каменистое пространстве меж недостроенными укреплениями и будущим арсеналом сидело и стояло на досках, балках, камнях, деревянных козлах и копрах, кучах кирпича, песка и прочего строительного материала множество людей, в подавляющем большинстве своем — мужчин. Если бы вместо молодого кардинала появился знаменитый тенор или военачальник, его приход встретили бы аплодисментами и возгласами «Да здравствует!», но поскольку пришедший был лицом духовным, с его появлением наступила полная благоговейная тишина; все поднялись, приняли почтительную позу и приготовились сосредоточенно слушать; с выражением детского радостного ожидания на лицах они застыли, как каменные изваяния святых, и только некоторые мамаши подняли на руках своих ребятишек, чтоб те тоже могли полюбоваться на прекрасное, как у эфеба, святым воодушевлением разгоряченное лицо молодого кардинала.

— Пожалуйста, Ваше Преосвященство, извольте подняться повыше, вот сюда, — указал Марио Шимек на невысокое, из грубых кругляков и неоструганных досок сколоченное возвышение, наверняка предназначавшееся специально для редкого гостя. И вот молодой кардинал, одолев пять ступенек, замер, опершись руками о грубые перила. Теперь, когда он знал, о чем будет говорить, ему было приятно ощущать волнение и интерес, вызванные появлением его особы, а он знал, что пурпур прекрасно подчеркивает его изящество, и снова — впервые за долгие-долгие годы — ощутил себя значительным, полностью владеющим ситуацией человеком. Он немного постоял, опершись о перила и улыбаясь той мечтательной полуулыбкой, какой мастера кисти одаряли святого Иоанна, любимца Господа; потом, словно очнувшись от созерцания потустороннего мира, обратил взгляд своих голубых очей к земной жизни. Столпившихся у его ног благословил тройным знамением креста, после чего приветливым жестом обеих рук попросил их сесть. Настала полная тишина, нарушаемая лишь глухим рокотом прибоя. Ни один из ребятишек, поднятых на руках ввысь, не заплакал, все не отрываясь смотрели на молодого кардинала. И наступила минута, когда уже стало необходимо положить конец этой подготовительной импровизированной церемонии и начать проповедь, и молодой кардинал лихорадочно к этому готовился: он уже раскрыл рот, чтоб начать свою речь простеньким и невинным словцом «да», на котором покоилась чеканная система его идей, уже настроил голосовые связки, чтобы произнести эти идеи вслух, но не произнес, а издал безумный, исполненный ужаса вопль, который разнесся по всему простору острова. Ибо внизу, под возвышением, в самом первом ряду собравшейся толпы, он увидел нечто столь страшное, что ноги у него вдруг подкосились, а грудная клетка словно бы наполнилась ледяной водой, так что, будь он постарше, то прямо на месте его наверняка хватил бы удар, ибо увидел он Петра Куканя: облаченный в полотняный хитон, тот сидел на доске, положенной на две бочки, болтал грязными ногами, обутыми в грубые рабочие башмаки, и с любопытством обращал снизу вверх, на молодого кардинала, свой прекрасный лик ангела-воителя.

— Это он! — выставив далеко вперед указательный палец правой руки, завопил, молодой кардинал, показывая на Петра Куканя и одновременно поворачиваясь к нему боком. — Мерзавец, на которого пало проклятье Его Святейшества, убийца герцога Танкреда и принцессы Изотты! Держите, вяжите его!

Петр Кукань из Кукани оглянулся назад, словно не понимая, на кого столь яростно нападает Его Преосвященство: заметив, что к нему устремлены взгляды взволнованной публики, явно недоумевавшей, на кого направляет свой указующий перст молодой кардинал, он снова повернул лицо к потрясенному наместнику Божию на этой земле.

— Ваше Преосвященство имеет в виду меня? — спросил он с оттенком сожаления и обиды.

— Да, это он! — визжал молодой кардинал, топоча обеими ногами по грубым доскам настила. — Чего вы ждете? Чего ворон считаете? Веревку! Веревку! Приказываю вам властью, данной мне моим святым саном! Он опаснее всех дьяволов вместе!

— Но, Ваше Преосвященство, — вполголоса произнес отец Марио Шимек, — это ведь граф ди Монте- Кьяра, владелец острова и наш повелитель!

У молоденького кардинала подломились ноги, и все рухнуло в тартарары. Последним его ощущением было падение со ступенек, затем удар головой обо что-то твердое и жесткое, а потом — полная тьма и пустота, a… ax, — тьма и пустота.

Когда молодой кардинал Джованни Гамбарини пришел в себя, ему было так плохо, что даже при виде Петра Куканя из Кукани, который сидел чуть поодаль и, удобно устроившись, изучал какие-то карты, пользуясь при этом обыкновенным циркулем-измерителем, его ощущение беды усилилось лишь незначительно. Он прикрыл глаза, притворяясь, будто до сих пор в обмороке, но когда, спустя некоторое время, не выдержав, открыл их снова, то с ужасом обнаружил, что и Петр, оторвавшись от своих карт, тоже разглядывает его. Тогда он собрал всю свою отвагу и проговорил замирающим голосом, с трудом шевеля пересохшими губами и давая Петру понять, что разрезать его, Джованни, на части, будто селедку, как ему было обещано, уже нет нужды, ибо он, Джованни, и без экзекуции полностью уничтожен:

— Что ты теперь со мной сделаешь?

Петр отложил линейку и циркуль.

— В Писании сказано: око за око, зуб за зуб. Да и апостол Павел говорит в своем Послании к Римлянам: «Божий слуга, отмститель в наказание делающему злое». Святой Фома Аквинский в этом вопросе ссылается на пророка Илью, который наслал огонь на пришедших схватить его, и на его преемника Елисея, что натравил двух медведиц на наивных детей, которые простодушно смеялись над его плешивостью. Как известно, медведицы сожрали двадцать четыре ребенка, но ни из чего не видно, чтоб Елисея из-за этого терзали муки совести; согласно Писанию, этот самолюбивый и не слишком симпатичный пророк поднялся впоследствии на гору Кармел и оттуда отправился в Самарию, на этом все и кончилось. Разумеется, ты, Джованни, как высокопоставленное духовное лицо, можешь не признавать законности и серьезности этих священных примеров. Я, разумеется, отнюдь не служитель божий и менее всего — пророк, но для тебя это