твердым, живым и радостным убеждением, исповедуемым Вашим Высочеством, и удобной, но туманной привычкой верить, как это водится у людей немыслящих и как это было бы и со мной, если бы я сознательно не противился этому. Но я противлюсь, потому что презираю удобства и скуку избитых путей и могу наконец четко и без уверток ответить на вопрос Вашего Высочества: да, я отказываюсь верить в магию, противлюсь вере в чудеса и волшебство, и в астрологию, и в благоприятные или неблагоприятные влияния неведомых сил.

Петр, конечно, не забыл о предупреждении, услышанном из уст мастера Шютце, и прекрасно сознавал, что, признавшись в своем безверии, встал на скользкий и опасный путь, но он рассчитывал, что его еретические слова герцогиня примет благосклоннее, чем она приняла дурацкие — он не сомневался, что они были дурацкие, — оговорки какого-то там австрийского торгового представителя. И впрямь чело Ее Высочества осталось гладким, лицо приветливым, а в голосе, когда она заговорила, не почувствовалось злобы.

— Меня поражает, — произнесла она, — разумеется, не сам факт вашего безверия, но то, что передо мной вы не опасаетесь провозглашать его, хоть я недвусмысленно дала понять, каковы мои взгляды на этот вопрос.

— Я искренне сожалею об этом, — раскаялся Петр и, отметив, что герцог подмигнул ему, едва приметно прищурив левый глаз, словно бы говоря: «Вперед, вперед, отважный юноша, — я тут, рядом с тобой!» — и сам тоже чуть подмигнул, разумеется, настолько неприметно, что герцог не мог расценить это как оскорбление, — и дальнейшую свою речь произнес, уже безо всяких околичностей обращаясь к герцогу:

— Да, я весьма сожалею, что обманул ожидания Вашего Высочества, но в то же время и рад, ибо убежден, что это ожидание сопровождалось умопомрачительной уверенностью. Но заверяю Ваше Высочество, что безверие, в коем я признаюсь, или, вернее, за которое сражаюсь, — не корыстное заключение пристрастного разума, коему все ясно лишь благодаря его ограниченности. Около полутора лет тому назад я и мой отец, ныне покойный, попали в ситуацию, о которой мало сказать, что она была тяжела и прискорбна, все обстояло много-много хуже. Отец мой, помимо разных своих занятий увлекавшийся еще и астрологией, твердо знал, что ему самому живым из той ситуации не выбраться, но меня он заверил, будто в моей судьбе, после определенного периода мук и несчастий, наступит день внезапного и ошеломительного переворота к лучшему, и даже точно вычислил этот день. И впрямь, когда тот день наступил, — а я поддался-таки черному безвольному отчаянию, — тучи вдруг разомкнулись, и я остановился, ослепленный потоком милостей, ниспосланных мне свыше.

— Ну и? — спросила герцогиня. — Вы ведь только-только признались, что не верите в астрологию. Как же это согласуется с вашей историей?

— Осмелюсь утверждать, что одно не противоречит другому, насколько в этом удивительном мире несогласованностей и противоречий вообще что-то может чему-то соответствовать, — произнес Петр. — Если, как я говорил, существует два рода веры в потустороннее и сверхъестественное, то есть активно- сочувственная и радостно-утвердительная вера, свойственная Вашему Высочеству, и комфортно-пассивная вера привычки, — против дремотного бездумья последней я и выступаю, ибо она непозволительно упрощает сложности и предлагает ответы на вопросы, на которые не существует ответов; раз это так, то — рассуждая в том же ключе — значит, есть и два рода безверия: безверие ничтожного равнодушия и пустой кичливости и безверие живое, с трудом добытое и чуткое к ужасам неизведанного, в котором мы живем и которое нас окружает. Следуя такому распределению, мы можем нарисовать себе четырех людей, пред глазами которых таинственными перстами невидимой руки, как свидетельствует о том глава пятая Книги Пророка Даниила, были начертаны на стене царского дворца роковые слова: «Мене, мене, текел, упарсин».

Так вот, один из этих людей будет радостно взволнован явлением гигантской руки без тела, начертавшей на стене таинственное пророчество, ибо столь удивительное и в область ужасного проникающее явление удовлетворяет главному настрою его ума, откровенно принимающего все, что не имеет отношения к потустороннему миру. Зато второй человек не изумится этому вовсе, как его не изумило бы появление слуги, внесшего соусник. «Ну и? — спросит он. — Что из того следует? Я никогда не сомневался, что подобные происшествия были, есть и будут». Третий покачает головой. «Да это просто мираж, галлюцинация, — отмахнется он. — Живой руки без тела не может быть, и если нам чудится, что мы ее видим, это или обман — очевидно, мы хватили лишнего, а может, переутомились, — или же трюк неизвестного фокусника». А четвертый вскрикнет в изумлении: «Конечно, ничего подобного быть не может, и все-таки оно есть, ах, есть оно, это таинство! Это не призрак, ведь научно доказано, что призраков не существует, но именно потому, что это не призрак, у нас для него нет никакого обозначения, и в том-то и состоит весь ужас, который только можно себе вообразить. Человек привык все обозначать именами, и остается лишь рухнуть на колени перед этим явлением и преклоняться в благоговейном трепете и сознании своей собственной неполноценности». — Петр уже некоторое время с радостью наблюдал, что детское личико принцессы Изотты зарделось, а ногти ее впиваются в ладошки, словно она на состязаниях и следит за любимым скороходом или скакуном, на которых заключила пари. Он облегченно перевел дух и приглушенно добавил:

— Вот сколько я наговорил в защиту своего безверия, Ваше Высочество; ибо не к чему и доказывать, что точка зрения четвертого лица из непритязательной моей притчи, которую я, по недостатку фантазии, взял из Священного писания, — напоминает мою собственную. Право, между верой и безверием не существует принципиальных и непримиримых противоречий, как не существует их между жизнью и смертью, ибо — как известно — жизнь есть умирание, а условием жизни является смерть. «Все едино есть» — утверждают исследователи в области алхимии и выводят из этого принципа глубокие и тревожные заключения. Противоречия есть между участием и неучастием, между заинтересованностью и равнодушием, между живой мыслью и мертвой формулой, между знанием и глупостью, однако нет противоречий между ночью и днем, между выражением согласия и отрицания. Да, разумеется, алхимики правы, утверждая, что «все едино есть», поэтому первый и четвертый участники моей притчи могут пожать друг другу руки, хоть они и представляют разные лагеря.

— Благодарю вас, синьор Кукан, — произнесла герцогиня. — Вы приятно удивили меня своим острословием и, более того, убедили в истинности своих воззрений, чему и подаю — поскольку, согласно вашему наущению, уподобляю себя первой особе вашей притчи, — это зримое выражение.

Тут герцогиня протянула ему руку, чья холеная гладкость и белизна, как известно, возбудила зависть французской королевы, и Петр, преисполнившись гордости и счастья, приблизился к ней, сделав два мелких pas du courtisan, поклонился, как предписано ритуалом в таких случаях, несколько отставив левую руку назад, деликатно придержал ладонь Ее Высочества кончиками своих пальцев и скорее только намеком, нежели всерьез, коснулся устами тыльной стороны ее среднего пальца.

— А теперь, — сказала герцогиня, — не станем более задерживать гостей, которым, наверное, хочется танцевать, и я прошу вас, синьор Кукан, пригласить мою дочь на первый ballo[67].

Петр совершил три длинных pas du courtisan вправо, в направлении к креслу, на которое опустилась своей невесомостью Изотта, и, провожаемый одобрительной улыбкой церемониймейстера, у которого, очевидно, гора свалилась с плеч, поклонился девушке с маленькой короной на голове, протянув руку, чтобы помочь ей сойти с возвышения и ввести ее в вихрь танца. Одновременно поднялся и герцог, дабы вместе со своей супругой тоже принять участие в первом ballo.

По традиции больших придворных балов танцем, открывающим вечер, явилась классическая il saltarella, что в пражском Граде называлась по-французски la saltarelle, неимоверно целомудренный и осовремененный вариант древнеримских вакхических плясок, сперва медленный, но мало-помалу убыстряющийся, когда оба партнера попеременно то сходятся, то расходятся, поворачиваясь спиной, касаясь друг друга не иначе как ладонями и изредка прихлопывая в такт руками. Пока, открывая бал, танцуют высокопоставленные особы, придворным дозволяется лишь взирать на них в безмолвном восхищении и прикрывать глаза, выражая блаженство и восторг, — всем им соблаговолено только стоять кругом на почтительном расстоянии, за исключением одного-единственного — избранника, того, кому выпала честь стать партнером незамужней принцессы; и Петр прекрасно сознавал, что ежели для столь почетной роли избрали именно его, кому сейчас, повернись судьба чуточку иначе, за убийство capitano di giustizia полагалась бы смерть на колесе, где ему переломали бы кости, — значит, произошло нечто