Борна покоробило это проявление ханжеского раболепия. «Еще покажется, что я требую такого подобострастия», — подумал он, бросив на седого мастера неприязненный взгляд. А пан Стыбал вдобавок поклонился еще двумя быстрыми поклонами.

Бетушу тоже не ободрило появление рачительного коммерсанта. Она поспешно отошла от машины, к доске которой прислонялась левым бедром, и покраснела, уподобившись румяному яблочку, огрызок которого держала в руке. «Что я, людоед или тиран?» — возмутился Борн и огорчился вдвойне, когда девушка произнесла нечто непростительное, неизвинительное:

— Разрешите… разрешите, пан шеф, представить вам мою сестру.

Почему это так огорчило Борна? Да потому, что, согласно правилам хорошего тона, мужчина должен быть представлен даме, а не наоборот.

Превосходная книга «Der gute Ton in alien Lebenslagen»[22], которую Борн во времена своей бедной, но честолюбивой молодости усердно и с большой для себя пользой изучал, а позднее, став самостоятельным, поручил перевести на чешский язык и сам издал, желая поднять уровень чешской светской жизни, — эта книга в обширной главе о правилах знакомства предусматривает лишь три строго установленных отступления от приведенного правила: молодую даму можно представить только лицам княжеского рода, высшему духовенству и заслуженным старцам; Борн не был ни князем, ни высшим духовным лицом, ни заслуженным старцем. Бетуше Ваховой, девушке из почтенной чиновничьей семьи, следовало бы это знать, и Борна огорчило ее невежество. Однако сестре ее («Как мне в голову не пришло, что она ее сестра?» — подумал Борн) это правило было, по-видимому, известно, так как она кинула на Бетушу быстрый укоризненный взгляд, не спеша протянула Борну руку, как будто формула Бетуши при представлении en regie[23] и произнесла приветливо:

— Вахова. Рада с вами познакомиться, пан Борн.

При этом она спокойно и с интересом оглядела своими золотистыми глазами его элегантную фигуру с головы до носков блестящих лакированных туфель, чем вновь напомнила Борну пани Валентину. Он невольно выпятил грудь и втянул живот; самоуверенная красавица, видимо, заметила это, слегка усмехнулась, отчего ее лицо, не такое бледное, как показалось ему в зеркале, а с нежным румянцем, похорошело еще больше. «Неслыханно, невиданно! Назвалась Вахова, значит, она и правда не замужем», — думал Борн, пока Гана говорила о своем намерении купить швейную машину, о том, как пан Стыбал учит ее и что покупку такой дорогой вещи нужно как следует взвесить. «Почему она не вышла замуж? Возможно, она не так хороша, как кажется на первый взгляд, пока сидит. У нее, видно, есть какой-нибудь изъян, он обнаружится потом, может быть, она хромает или у нее протез, не исключено, что в детстве она неудачно упала, ее переехала телега, вывозившая мусор, — одним словом, она калека, и поэтому замуж ее никто не взял. А может, характер у нее плохой, скажем, истерична, сварлива, вспыльчива, глупа, невменяема? Но это не препятствовало бы замужеству, эти качества обычно проявляются после свадьбы. Значит, у нее явный физический изъян». Мысль о протезе была так навязчива, так запала в голову Борна, что ему пришлось собраться с силами и призвать на помощь всю свою галантность, чтобы продолжить разговор, когда красотка замолчала:

— Ваше решение, барышня, весьма радостно. Швейная машина — эпохальное изобретение, и его заслуженному распространению препятствует только консерватизм наших дам.

Сознание, что его красивый баритон прекрасно резонирует в почти пустом помещении, придало Борну уверенности, и речь его текла гладко, без сучка и задоринки:

— Весьма похвально, что вы, барышня, так же как и ваша сестра, идете в ногу с веком; ее решение посвятить себя бухгалтерскому делу привлекло заслуженное внимание. Святая правда заключена в изречении Исидора Танна, утверждавшего, что «способности женщины к труду — зарытый клад».

— Да? Ну и что ж, довольны вы моей сестрой? — спросила Гана.

Этого вопроса Борн только и ждал. «Погоди, сейчас я тебя проучу, — подумал он. — Теперь мой черед прочитать тебе нотацию!»

— Весьма и весьма доволен, — ответил он и со сдержанно приветливой улыбкой доброго шефа, благодетеля своих подчиненных, обернулся к Бетуше: — Как вам известно, я принял вас с испытательным сроком, барышня Вахова, но ваши деловые качества столь бесспорны, что с начала следующего месяца вы зачисляетесь в штат на полное жалованье.

— Ах, пан шеф! — выдохнула Бетуша.

«Разумеется, — ах, пан шеф!» — подумал Борн, надеясь, что сестры обменяются смущенными взглядами: как мы были несправедливы к нему! Как он добр, благороден, а мы его так оклеветали! Но ничего подобного не случилось. Возможно, Бетуша и собиралась обменяться таким взглядом с Ганой, но та и не подумала.

— Разве Бетуша не получала полного жалованья? — спросила Гана, не спуская с Борна золотистых глаз.

Притворяясь слегка удивленным, Борн чуть поднял свои красивые темные брови.

— Конечно, нет. Служащие, принятые на испытательный срок, получают у меня только две трети полного жалованья.

— Это разумно, — одобрила Гана. — А вдруг этот служащий не выдержит испытания и уйдет, получив полный месячный оклад? Ваша осторожность превыше всяких похвал!

Сжалившись над покрасневшим Борном — за сегодняшний обход это случилось с рачительным хозяином уже дважды, — Гана отвела от него взгляд и посмотрела на пана Стыбала, серая фигурка которого сливалась с серым фоном пустого помещения — таковы мимикрия и самоуничижение услужливых, незаметных людей, — и сказала:

— Так в чем же дело с этим винтиком или как вы его называете, пан Стыбал?

«Зеленый юнец, школьник, дурак, — костерил себя Борн, вернувшись в главный зал и оставив Гану возле учебной машины; вслед за ним вошла и заняла свое место за огороженной кассой близ входной двери и Бетуша. — Я, взрослый человек, крупный пражский коммерсант, за услугу, оказанную родине, томившийся в тюрьме, вдовец, я, Ян Борн, познакомившись с родной сестрой своей кассирши, веду себя, как наивный юнец из танцкласса, как заикающийся несмышленыш, как болван, который ни разу в жизни не разговаривал с хорошо одетой молодой женщиной». Борн, как никогда, стыдился за себя; ему хотелось забраться в свой кабинет и там в одиночестве и покое привести в равновесие свои взбудораженные мысли, но еще больше ему хотелось увидеть, как будет уходить с урока та Вахова, как про себя он назвал Гану, В отличие от нашей Ваховой, которой он только что по непонятной глупости увеличил жалованье с сорока гульденов до шестидесяти. Борн не был скуп, для доброго дела он охотно тряхнул бы мошной, но тряхнуть мошной и — как только что случилось — быть обвиненным в скаредности, в грошовой расчетливости, — это уже слишком! «Это уже слишком», — повторял он про себя, расхаживая легкими шагами рачительного коммерсанта по главному помещению, машинально приветствуя приходящих и уходящих покупателей, которые, к счастью, не подозревали, какие странные мысли теснятся за его гладким челом, в его голове с ровным пробором, разделявшим волосы на две неравные блестящие части.

Барышня Вахова, та Вахова, бессовестно долго задерживалась у пана Стыбала за учебной машиной. «То-то учится или, вернее, под предлогом учения шьет на чужой машине, благо плату за это не берут, — думал он с раздражением. — Знаем таких: приходят, часами торчат у пана Стыбала, нашьют впрок на целый год для себя, мужа и детей, а затем заявят: я должна еще подумать, с мужем посоветоваться. Где же застряла, где застряла та Вахова?» Борн взглянул на часы с маятником, висевшие над кассой, и увидел, что с момента его неудачного разговора с той Ваховой прошло всего двадцать три минуты. Прошло еще бесконечных сорок пять минут, прежде чем Гана соизволила наконец покинуть пана Стыбала.

В это время Борн вел затяжной разговор с энергичной старушкой, явившейся к нему пожаловаться, что у альпаковых ножей из обеденного прибора на двенадцать персон, которые она купила к свадьбе своей внучки, выпали лезвия из черенков. Старушка с негодованием оспаривала предположение Борна, что ножи положили в кипяток.

— Моя внучка не сунет столовые ножи в кипящую воду, — горячилась старушка, — ножи были плохо укреплены, уж мне-то, опытной хозяйке, пан Борн может этого не говорить!

«Если у нее такой же голос, как у покойной Валентины, — размышлял Борн, — и такой же взгляд, не исключено, что и характером она похожа на Валентину, а это было бы замечательно. Сколько раз за эти годы я пожалел, что женился на Лизе, а не на Валентине!»