— Прошу не оскорблять участкового! — потребовал дежурный.

— И ты с ним заодно! Знамо дело, одна кодла. Все и отвечать будете! — раскраснелась, распалилась Тоська.

— Почему так поздно шли по улице? — спросил дежурный.

— А что, запрещено? Где это написано? Кто мне укажет, когда мне ходить иль не ходить? Хочу — до утра по городу гуляю. Мое дело. Я что, убила кого иль украла что-нибудь?

— Но вы же знаете, что в городе орудует банда уголовников. О том всех жителей предупредили.

— Ас меня они что возьмут? Дом я и не закрываю. Вор, если и войдет, не задержится. У меня не то позариться, глазу зацепиться не за что. А потому опасаться мне некого. Разве что ваших похотливых козлов, какие бросаются на то, на что уголовники не смотрят.

— Ну, с этим мы еще разберемся, — пообещал дежурный.

— Разберитесь. Да накрутите ему там, где дымится завсегда. Пусть гад паршивый, коль на работе, не спекулирует погонами, не хватает старух за трусы. За нас тоже есть кому вступиться, — ерепенилась Оглобля.

— И кто ж вступится? — насторожился дежурный майор.

— И вы, и все власти. Я ж ему даром не спущу! — гремела Оглобля.

— Но все же где вы были? — повторил свой вопрос дежурный.

— Гуляла. Мне врачи прописали гулять на воздухе. Я всегда хожу, когда машин на улицах почти нет. Духу их не выношу. У меня от него кашель. А когда их нет — воздух чистый. Гуляю, пока устану навовсе. Зато потом сплю хорошо.

— И давно так гуляете? — спросил майор.

— Когда не болею и ноги носят. На каждый день сил не хватает.

— А чем болеете?

— Да этих болячек не счесть. И бронхи, и сердце, и печень.

— Ладно, гражданка. Идите домой. Отдыхайте. Извините за беспокойство. Но ведь мы не за себя, о таких, как вы, беспокоимся.

Хитрющая Тоська смекнула, что надо срочно уходить, пока не появилась зацепа к ее задержанию…

Оглобля пришла в свою камору, и хотя в ней давно не было и уже не предвиделось мужиков, плотно закрыла дверь на крючок. Достала из рейтуз сверток с деньгами. Еще раз пересчитала их. Спрятала под матрац. Для себя решила с утра сходить в кильдым. Впервые на свои. Набрать жратвы. На месяц вперед. И хоть немного отъесться за это время.

В последний месяц у Тоськи всерьез начал сдавать желудок. Он болел даже ночью. И баба нередко просыпалась от боли. Случалось, ее рвало. Но Оглобля думала, что происходит это от того, что сократились выпивки, которые до того всю гадость внутри убивали.

Бывало, Тоська ночами не могла уснуть. Вот и сегодня, едва прилегла, к горлу тошнота подкатила. Не успела к ведру добежать. И Оглобля, едва убрав за собой, открыла дверь каморы, выдавилась наружу, чтоб подышать воздухом. Но из горла хлынуло фонтаном. Баба не в силах была справиться с болью.

Как она оказалась в больнице, Тоська не помнила. Очнулась в палате. Рядом стонут на койках бабы. У самой на животе— ледяной пузырь. Рядом женщина в белом хлопочет над Оглоблей. Зачем? — хотела спросить Тоська и не смогла.

— Операцию вам сделали. Срочную. Еле спасли, — тихо отвечает медичка на немой вопрос.

У Оглобли страх сковал сердце. Нет, не потому, что помереть могла. В каморе остались деньги, которые ей дал Дядя. Ведь их украдут.

— Скажи, кто меня сюда привел?

— Скорая помощь привезла, — ответила женщина. И Оглобля быстро поняла, кто мог вызвать врачей.

Конечно, это библиотекарша. Седая, злая баба, что живет со своей внучкой рядом с Оглоблей.

«Вот только как ей дать знать, чтоб дом закрыла на замок», — мучается Тоська, обливается слезами. Женщина, увидев, всполошилась:

— Что с вами?

— Дом незакрытым оставила. А там, хоть и нет ничего, но и последнее растащат.

К утру медсестра передала Оглобле ключ, сказав, что соседи сразу закрыли ее квартиру.

Оглобля рвалась домой. Там деньги. На них можно пожрать и выпить. Ну почему, зачем она тут лежит?

Угадав ее нетерпение, к Оглобле подошел хирург, сделавший операцию.

— Куда торопитесь? У вас от желудка осталось лишь воспоминание. Три четверти удалено. Понятно?

— Зачем? Как я с одним воспоминанием теперь проживу?

— А что делать прикажете? Не мне вам говорить, почему так случилось.

— Значит, скоро копыта отброшу?

Врач посуровел:

— Если жить по-прежнему, то не жить…

Тоська лежала в больнице больше месяца. За это время привязалась к хрупкой, невзрачной девчушке-санитарке. Та ухаживала за Тоськой, не жалея сил.

Кормила, купала, причесывала. Оглобля, как-то разговорившись с нею, узнала, что живет девчонка на квартире, учится в медтехникуме на фельдшера.

«Жить, как прежде — недолго жить…» — стояло в ушах.

Запомнилось предостережение хирурга неспроста. Жизни по

сути и не было. Тоська даже не знала, а что это такое — жить. Как можно жить иначе?

— Взяла бы я тебя к себе. Да только не понравится у меня. Домишко старый. Того гляди, рухнет. Меня придавит — ладно. А тебя жаль, — сказала как-то Тоська нянечке.

— А я бы пошла к вам. Пусть условия не ахти, зато практику имела бы по домашнему уходу за больной.

— Надоела бы я тебе быстро.

— Если поняла бы, что стала обузой, ушла б тут же, — сказала нянечка.

— Ну, что ж, подваливай ко мне на Шанхай, — согласилась Тоська и дала санитарке адрес.

Та пришла на второй день после выхода Оглобли из больницы.

Оглядев убогую комнату, головой покачала:

— Ремонт нужен. Здесь давно не мыто, не чищено. Ну, если берете меня, приведу все в порядок, — пообещала девушка.

Тоське за время болезни понравилось лежать в чистой постели, на хрустящих, белоснежных простынях, под пододеяльниками, на мягких белых подушках.

Всего этого у нее не было никогда. Вытирала лицо подолом юбки. Руки дома мыла раз в день.

А тут ее умыли и причесали. И Тоськина заскорузлая душа под старость запросила уюта и чистоты. Но сама она век не умела этого делать. А девчонка уже на следующий день усадила Тоську во дворе на солнышке погреться, сама за полдня побелила комнату. К вечеру отмыла окна, двери и полы. Очистила стол и табуретки.

Тоська, войдя в комнату, не узнала ее и ахнула. А Оленька вытряхнула постель. Села, загрустив.

— Чего ж теперь тебе не нравится? — удивилась Тоська.

— Белье постельное купить надо. И койки. А у меня денег нет, — сказала Оленька грустно.

— А сколько это стоить будет? — поинтересовалась Оглобля.

Когда девчонка назвала сумму, у Тоськи глаза на лоб полезли:

— Это ж целый месяц, каждый день водяру жрать можно хоть жопой.

Девушка вспыхнула пунцовым цветом. От удивления не нашла слов возразить. Устало поднялась:

— Пойду я к себе. Вы уж извините, вмешалась в вашу жизнь.

— Э-э, нет, — испугалась Оглобля. И, подскочив к Оле, обняла, удержала — Не уходи, не брезгуй мной. Все нынче мной гадятся. Есть деньги. Возьмем все. Только останься. Не беги

отсюда. Мне уж немного осталось. Помоги доскрипеть, чтоб не собакой на помойку вышвырнули. Ить и