прислушался. Фартовые отбивались от кого-то молча.
Пахан пошарил в карманах сбитого им незнакомца. Выволок бумаги, бумажник, ключи и… пистолет.
Дядя рассовал все это по карманам и вскоре услышал, как возвращаются фартовые.
— Смываемся. Это лягавые в фрайеров переоделись, падлы, — заторопились воры.
«Малина» миновала центр города и, покружив по улицам, подворотням, проскочила вброд реку, вышла на окраину. Теперь недалеко до Черемушек. Надо проверить, не осталось ли кого на «хвосте».
Пока пахан с Кабаном шел на хазу, остальные трое фартовых прикрывали, — стояли на шухере. Но нет, никто не вынырнул из темноты, ничье чужое дыхание не уловили воровские уши.
Уже в новой хазе Дядя выгреб из карманов все, что забрал у преследователя. Кабан вытащил свои «трофеи».
— Отменные ксивы. С ними можно поселиться где угодно, если б не розыск. Ведь всюду объявит о пропаже документов, — буркнул Дядя.
Но вот это! Дядя ничуть не удивился — его фото. Еще в зоне сделано. В фас и профиль. Значит, ищут. Давно не виделись, соскучились.
Пахан отмерил руку по локоть. Этот жест был понятен всем.
II помотав кулаком, прорычал в темноту окна:
— Головку без ушей вам, а не Дядю. Ишь, меня накрыть задумали!
Новая хаза была просторней и удобней прежней. Расположена на отшибе в двухквартирном доме, неподалеку от обсерватории. Здесь вся местность просматривалась. А город — внизу, как в котловине.
Отсюда, в случае опасности, в сопки можно уйти шутя. Кусты жасмина, аралия надежно скрывают дом от посторонних глаз. Но каждое окно дома, как глаза воров, видели все и всех.
Вторая квартира дома была когда-то загородной дачей. Потом в ней жили ханыги. Но и те за дальностью винных точек и кильдымов ушли отсюда.
В хазе Дяди тоже кто только не перебывал! Даже притоном служила в лучшие времена. А потом изгнали проституток городские власти. И фаршманутый, по выражению Кабана, дом старел, гнил, оседал.
Из-за удаленности города и его транспортных артерий, он выпал из поля зрения милиции и властей. Сюда никто не хотел вселяться. Дом остался бесхозным, забытым и заброшенным. Его знали воровские «малины» и нередко устраивали тут свои сходки, вперемешку с кутежами.
Здесь, в кустах кишмиша, звенел родник и даже покосившаяся сторожка выглядывала горбатой крышей из-за ближних деревьев.
Трое сявок отскребли, отмыли за день старую блевотину и мочу с пола и стен. Очистили, отмыли окна. Даже печь подкопили. Принесли все нужное для жизни пахана.
Тот пришел уже на готовое. Довольно огляделся по углам. И стал обживаться.
Тут было так тихо, как на погосте после похорон. В окна виделось безоблачное небо. И Дядя отдыхал душой и телом от городского шума, вечного страха, назойливых кентов, от самого себя — от злой памяти.
Он был уверен, что рано или поздно найдет мокрушников, убивших Анну. Уж им он отомстит полной мерой. Не просто
убьет. Будет терзать, мучить своими руками, — за все свои горькие, одинокие дни, за вынужденный возврат в «малину», за всякий страх, который пережил. Ведь всего этого могло не быть, будь жива она…
А пока — ждет ночного пробуждения дряхлеющее пристанище старого вора.
Глава вторая ЧУВЫРЛА
— Ты тут не выпендривайся. Знаем, кто ты, с кем путалась и как жила. Раскалывайся сама. Так и тебе легче будет, — схватил Оглоблю уже на Шанхае участковый милиционер — Что это ты шляешься по ночам? Где была в такое время? — не выпускал он Тоськин локоть.
— Иди в транду, лысый хрен, лягавое мурло! Отцепись, падла вонючая! — двинула баба плечом. И участковый, едва устояв на йогах, выхватил свисток.
Тоська заткнула уши, заслышав ненавистную трель.
Словно из-под земли появились двое милиционеров. Сержант и старшина.
— Что случилось?
— Да вот властям сопротивляется, спрашиваю, где была в такое время, она меня матом. Бывшая, а может и нынешняя блатная, — со значением сказал участковый.
— Не транди-ка ты тут, треклятый! — плюнула Тоська в лицо участковому. Тот задохнулся от злобы. Еле сдержавшись, сдавил кулаки.
— Откуда идете, гражданка? — уловил сержант запах спиртного от Оглобли.
— Тебя, сучье вымя, не спросила.
— Пройдемте в отделение, — потребовал старшина.
Тоська оглянулась по сторонам.
До дома далеко, фартовых поблизости нет. Вступиться некому. Убежать не сможет. Милиционеры подступили вплотную. Взяли в кольцо.
— Ох и пожалеете, мусора, о своей затее! — пообещала Оглобля и, сгорбившись, поплелась в милицию.
Едва ее привели к дежурному, Оглобля взвыла не своим голосом, заглушив голоса милиционеров:
— Это что ж творится на свете? Старухе проходу не дают. И не шпана, не ханыги, милиционер пристал! За сиськи дергал, за задницу. Ссильничать хотел! К забору придавил. Еле вывернулась от гада. Убежать хотела. Да сдури пригрозила, что пожалуюсь на свинью. Он, кобелище, понял, что узнала я его. И сказал, что сам меня испозорит, жизни не рада буду. И стал свистеть. Тут эти двое пришли. Я и вовсе напугалась. Неужель мне, старой, под гроб, у власти защиты нет от кобелей паршивых? — плакала Оглобля навзрыд.
— Да ты что? С ума сошла! Кому нужна такая чувырла? Да мне смотреть на нее тошно! Что ж я, на помойке себя нашел? — оправдывался участковый.
— Вот и я тебе говорила, что зачем к старухе лезешь, что у меня ни одного зуба нет. А ты что ответил? Что в транде зубами делать нечего.
— Гражданка, не выражайтесь, — кусал губы, чтоб не рассмеяться, дежурный майор.
— А я только его брех обсказала.
— Врешь ты все, бессовестная! — краснел участковый.
— Да она, когда мы ее вели в отделение, пригрозила, что пожалеем об этом, — встрял старшина.
— Конечно. Не хотела и не стала бы говорить никому, что в милиции кобели работают. А уж теперь молчать не стану.
— А где у вас доказательства, что участковый хотел изнасиловать? — спросил дежурный.
— Это уж вы с его хрена спросите, зачем он дымится без разбору? — выпалила Оглобля.
— Вот это старуха! — удивился сержант.
— А чего пристали? Зачем ему меня сюда тащить, если б я не пригрозила? Хайло решил мне заткнуть. Думает, если я неграмотная, так управы на него не найду! А я сегодня же его выверну наизнанку перед народом! — грозила Оглобля.
— За что? Да кто ж на тебя посмотрит, если с ворьем всю жизнь таскалась? Все фартовые с тобой спали, — возмущался участковый.
— А ты мне в транде счетчик ставил? Иль накрыл кого у меня? Нет! Так и захлопнись, мурло козлиное! Вот ты себя и высветил: решил, что доступная я и тебе отломится. Вот и полез лапать, да еще и приводом в милицию стал стращать. Ты глянь на себя. На мурло свое кобелиное! В сарае закрыть — все мыши со страху передохнут.
