А сам искоса поглядывал на ворота. Когда его выпустят работать за зоной.

Внешне он оставался спокоен. Но в душе нетерпение проснулось. И снова ночью мысли одолевали. Всякие…

«Сбежать, а куда? В свою деревню шагу не сделать. Тут же поймают. Свои сельчане выдадут. И что тогда? Не только самого сгребут, а и жену, детей. Никого не пощадят, — ворочается Ананьев. — Да и как добраться к ним. Куда бежать без денег? В этой робе? Ее даже звери знают. А если домой нельзя, тогда куда идти, где жить? Зачем бежать, если не смогу к своим вернуться?» — таращится человек в темноту.

Но не подыхать же здесь. А правды ждать неоткуда. Неужели остаться тут навсегда?

И Виктору вспомнилось недавнее. Его первый день работы в карьере.

До обеда все шло нормально. А потом упал мужик, словно оступился. И готов — на месте. Никто даже не попытался помочь. Сразу в смерть поверили. Забросили на транспортер. Оттуда его охрана приняла. Без похорон, без гроба и могилы, на тот свет отправила. Имени не узнали. Лишь номер… Да и в карьере о человеке тут же забыли, будто и не было его никогда, не жил о бок, вместе со всеми.

Через полчаса другому плохо стало. Присел на корточки. А кровь из горла фонтаном хлынула. И снова пошел по транспортеру измятый ком, звавшийся еще недавно человеком…

И о нем никто не вспомнил, не пожалел, не помянул добрым словом.

Лишь охранник проворчал сердито:

— Возись тут с ними, не могут до конца смены подождать. Не то таскай их на горбу… Ни жить, ни сдохнуть путем не могут…

«Но я уж не в карьере. На поверхности вкалываю. Может, доживу? Хотя… Они там одну смену, а я — по две вкалываю. Где уж доскрипеть? Еще неизвестно, что хуже. Лучше сбежать. Хоть куда-нибудь. Куда глаза глядят. Подальше отсюда. Но а как без документов? Поймают враз. А разве были на руках документы, когда в деревне жил? Никто их не спрашивал. Вот так и надо! Сбежать в глушь, где никто меня знать не будет. Обжиться. Потом своих перевезти. Но где найти такое место, где примут, поверят и не выдадут?»

— Ты чего ворочаешься, будто сбежать решил? — свесилось сверху желтое лицо соседа и, хихикнув, добавило — И не мечтай. Близок зад, а не увидишь. Так и ты — волю. Хоть и за «запретку» выпустят, смыться не удастся…

— А ты чего не спишь? Тоже о свободе размечтался? — осек Виктор.

— Мне уж недолго. От Господа вольную получу. Вместе с оправданием, — невесело ответил сосед. И сказал тихо: — Я б на твоем месте не раздумывал ни секунды. Судьба такой шанс раз на всю жизнь дарит. Не упускай его. Тебя не сегодня-завтра отправят вкалывать за зоной. Оглядись. Выбери момент и линяй без оглядки.

— Я не один работаю. Со мной шестеро мужиков. Все друг за другом лучше собак следят. Знают, сбежит один — всех оставшихся в карьер вернут. Кому охота?

— Все линяйте!

— Как? Ни денег, ни документов, — вздохнул Ананьев.

— Жизнь спасайте. Не пропадете, — шептал мужик.

— Мне без семьи на что она?

— Дурак! Такое обломилось, а он ломается. Эх, правду говорят — счастье в руки лишь дуракам дается, — закашлялся мужик и потерял интерес к разговору, сочтя Ананьева круглым идиотом.

Виктора в этот день выпустили работать за ворота зоны.

Шесть мужиков да четверо охранников вышли следом за бульдозером.

Ананьеву велели расширить втрое дорогу, ведущую в зону.

— И чтоб ни ямки, ни канавки, ни рытвины на ней не осталось. Чтоб скатертью под ноги сама дорога стелилась. Без единой морщинки. Сам проверю. Весь этот путь высокая комиссия приедет принимать. Не угодишь, шкуру до задницы спустят. Не простят. Чтоб как по шелку ехали! Понял? Коль пофартишь начальству — облегченье получишь.

— Какое? — врубился Виктор.

— Это от них, тех, кто наверху, — усмехнулся оперативник.

Ананьев работал старательно. Все время помнил обещание опера и разглаживал дорогу под скатерть. Бригада помогала изо всех сил. Об отдыхе не вспоминали. До него ли теперь? Охрана, наблюдавшая за зэками, и та устала. А тут еще волки окружать стали. Вначале хоть прятались за кусты и коряги. Выглядывали, кого охрана подкинет? Но, видя, что никто на них не обращает внимания, поняли, о жратве самим придется позаботиться, и вышли из укрытий. С зэков глаз не сводят. Живые! Еще не падаль, — начали брать людей в кольцо.

Охрана заметила вовремя. Пристрелила двоих, самых нахальных. Но волки, отбежав немного, не ушли совсем и выжидали.

Виктор их и не увидел. Он смотрел лишь на дорогу, под нож бульдозера. И думал о своем.

— Конечно, сейчас — не время. От глаз охраны не оторваться.

Работяги могут за куст шмыгнуть, словно по нужде. А я — останови трактор, сразу заметят. Все. Это не в зоне, где охрана на пятки не садится. Тут, стоит шаг сделать…

И в эту секунду услышал звук выстрелов, перекрывших голос бульдозера.

Тело вмиг испариной покрылось, когда увидел охранников, целившихся в сторону мужиков. Волков увидел позднее. Глянул из кабины вокруг. И жутко стало. Зверье не боялось даже шума трактора.

До вечера охранники убили не меньше десятка волков, но их не убавлялось. Казалось, они сбежались сюда со всей тайги. На охоту. Помериться силами. Кто кого перехитрит, одолеет и переждет.

Ананьев ни на секунду не вышел из бульдозера.

Работяги ждали, когда закончится этот бесконечный день и нечеловеческое напряжение, похожее на пытку.

Что там посулы опера? Каждая минута работы здесь могла стать последней в жизни. И, едва вернувшись в зону, все шестеро запросились обратно в карьер.

Виктор, едва вернувшись в барак, завалился на шконку не раздеваясь.

Перед глазами все еще стояло увиденное — матерый волк, прыгнувший на зэка. Пуля охранника опередила его на долю секунды и сохранила жизнь человеку.

Волки не обошли даже бульдозер и подходили к нему совсем близко.

Ананьеву вспомнилось, как старики Масловки говорили, будто звери издалека чуют запах больного и слабого, кому на свете недолго жить осталось. На здорового волки не охотятся, не нападают. И никогда не ошибаются…

Волки… Их так близко не приходилось видеть человеку. Он слышал о них немало, всякое. Но сегодня столкнулся глаза в глаза. И стало не по себе.

Зверь смотрел на человека не моргая. Их отделяло совсем немного. И, не будь железной двери, зверь, казалось, спокойно прыгнул бы на бульдозериста. Он словно убеждал, что человек сегодня выиграл немногое — небольшую оттяжку во времени.

Виктор закрывал глаза. А память настырно возвращала его в недавнее. И улыбающийся опер, оскалив желтые зубы, снова спрашивает:

— Ну что, Ананьев? Продолжим работу на бульдозере или в карьер вернетесь? Решайте. Я не уговариваю, не принуждаю…

— Я не девка! Либо соглашаюсь, либо нет. Но один раз, — ответил ему Ананьев резко, по-мужски. И на следующий день снова выехал на бульдозере из зоны.

Ни один зэк не согласился выйти за запретку. За вечер все бараки узнали, как пришлось работать дорожной бригаде. А потому никто не соблазнился на предложение оперов.

— Иди сам в пасть падле! Нехай зверье говном подавится! Одним мусором на свете меньше станет! Урон невелик. Мы тебе не кенты, паскуда. Сам въебывай на дороге. Хоть собственным мурлом ее ровняй! А к нам не прикипайся! И в нашей хазе — не возникай! Не то мослы из жопы выдернем, — пригрозил рокоссовец оперу и резко захлопнул перед ним дверь барака.

Знал об этом и Ананьев. Ему этот разговор передали в лицах, под дружный смех. Его тоже отговаривали. Но он решил по-своему.

Бульдозер распихивал кусты, вгрызался в коряги, деревья. Валил их на землю без раздумий и