койку и, едва коснувшись подушки, засыпала тут же.

К Ульяне постоянно приходили и приезжали люди. Бабка учила, как их встречать, принимать и лечить. Фаина поневоле втягивалась в эту жизнь, учила заговоры, присматривалась к лечению, перенимала выдержку и терпение. Вместе с бабкой собирала лечебные травы, цветы, коренья и ягоды. Развешивала их в сарае и на чердаке, на лежанке. Ульяна внимательно следила за нею. Поправляла, подсказывала. Иногда журила беззлобно. Она видела, как незаметно для самой себя менялась Фаина.

Кому, как не Ульяне, были видны переживания Сашки — внука Петровича. Тот приходил к ним почти каждый вечер. Фаина поначалу гнала его. Наотрез отказывалась говорить с ним. Потом перестала обращать на него внимание. А после — привыкла и реагировала не как на вздыхателя, а на своего друга, с каким можно поделиться, запросто попросить помочь:

— Сань! Повесь зверобой в сарае. Я не достану! Саш! Выручи! Принеси воды! — а через час предложила: — Ну, чего сидишь на завалинке сложа руки? Помоги дрова порубить и сложить в поленницу.

Сашка подскакивал мигом. За эту помощь Фаина помогала семье Петровича убрать картошку с огорода, побелить дом, привести в порядок двор. И ни у кого из соседей не возникло ни одной дурной мысли, кроме как у Жорки и его отца. Они тоже следили за Фаиной из окон дома, но писать на нее кляузы боялись. Слишком серьезно поговорил с ними следователь милиции. Взяв показания у соседей, осмотрев избитую Жоркой Фаину, предупредил, что если хоть один из них напишет кляузу на Фаину, он даст ход заявлениям соседей, возбудит уголовное дело по факту истязания женщины и тогда не только Жорке, а и старику не миновать тюремных нар лет на пять. А дом и участок целиком и полностью отойдут в собственность Фаины. Выслушав все это, дед зубами скрипел. Ну, как это его лишили единственной радости, смысла жизни? Он видел бывшую невестку каждый день. Она не просто ходила, она бегала бегом. Ухаживала за домом и огородом, стирала, но не для него. Она выпрямилась и научилась смеяться так звонко, что он невольно оглядывался. Она помолодела и похорошела. Роды не испортили, наоборот, улучшили ее. Она, вопреки его представленью, даже во дворе и огороде появлялась в шортах.

— Тьфу, сука бесстыжая! Голоногая на люди вылезла, срамница! Какою вырастит дочь? — качал головой, силился отвернуться и не мог. — Ох и ноги! А сиськи какие! А задница! — пускал слюни, втихаря наблюдая за бабой. Та не оглядывалась, не видела и никогда не здоровалась с ним.

Жорка наблюдал за бывшей женой из окна. Та сама подала на развод. И ребенка зарегистрировала на свою, фамилию. Ни разу не потребовала алиментов, не попросила помощи. Не давала Танюшке подходить к забору, примыкающему к участку кляузников. И никто, ни старик, ни Жорка, не могли разглядеть лицо ребенка — на кого она похожа?

«Ничего! Вырастет, потянет ее к нам! Все ж своя кровь — родная!» — думал Жорка.

Но все чаще видели девчушку на руках у Сашки. Он гулял с нею вокруг дома, по огороду, учил ходить.

— Во! А говорят, мы соседям не помогаем! Сам не мог ребенка сделать, так я помог. Теперь вот в отцы тренируется! Чтоб делал без меня! — рассмеялся Жорка однажды.

— Он и свово слепит. То недолго! Да только не подпускает она его покуда. Выверяет, приглядывается. А может, ждет, покуда Улька сдохнет, чтоб самой в избе остаться хозяйкой. Вот тогда тут не только Санька объявится, — перхал дед.

— Да разве Улька ее пропишет к себе?

— А то как же? Давно прописала. И завещание оформила на Файку. Я думал, не заживется ведьма после того в белом свете. Ан ничего, дышит, — удивлялся старик.

— Пока девка не выросла, Улька нужна. Погоди, что будет, когда окрепнет? Эта змеюка ведьму враз сживет со света, — говорил Жорка.

— Даже не здоровается, сука! — скрипел дед.

— А нужно это тебе? Меньше смотри в ту сторону, — отвернулся от окна Жорка.

— Ты, дурак, так и поверил, что не путается она ни с кем? На что голоногой выскакивает с избы? Чтоб кобелей приманить! Не иначе. А ведь ребенок! И в дом всякие прутся! Хворые да убогие. Сначала лечут, потом блудят. И все на глазах. Портят дите. Доколе терпеть такое можно? Что получится с девчонки? Такая же сучка, как и ее мать, — кашлял старик и однажды не выдержал, написал на невестку кляузу в милицию:

— Разве она родительница? Голая бегая вкруг дома. Девчонку чужие смотрят. Кобели! В избу один за другим всякие прутся. Мужики! С ими об чем разговор у незамужней? Нигде не работает. А у ребенка конфеты с рук не выходят! Понятно, за что и откуда? Пока дите в ум не вошло, пожалейте ее. Уберите от распутной матери! Лишите родительских прав вертихвостку. А дитю краше жить в приюте, чем с такой бесстыдницей! Примите срочные меры! — требовал старик.

А через два дня к Ульяне снова пожаловала милиция.

Фаина только сварила обед, собралась покормить проснувшуюся дочь. Ульяна лечила в комнате подростка. Его родители, тихо переговариваясь, сидели на кухне. Во дворе ожидала своей очереди пожилая пара, рядом с ними еще женщина сидела. На милицию никто не обратил внимания. Болезни не смотрят на погоны и звания. Может, и этих беда достала? Иначе, зачем тут появились? Вот только почему без очереди лезут, не спрося? Во, нахалы! — нахмурились ожидавшие.

— Ульяна! — громко позвал участковый, войдя в дом. К нему из кухни вышла Фаина. Приложила палец к губам, попросила не шуметь, подождать, пока бабуля освободится.

— Вы-то мне и нужны! Заявленье на вас поступило. Давайте разберемся! — оглядел бабу пристально. Тут Танюшка проснулась. Заплакала, позвала мать. Фаина извинилась, попросила участкового присесть, подождать немного, сама принялась кормить дочь и спросила:

— Что за заявленье? О чем хотите спросить?

Участковому неловко стало. Понял, как невпопад и не ко времени пришел сюда. Но…

Целый час говорил с Фаиной. Не только Уля, больные вступились за женщину. Ругали кляузника последними словами. Жалели Фаину, хвалили ее.

— На врачей нынче денег ни у кого не хватает. Ты глянь, почем их таблетки? За прием, осмотр, диагноз, за леченье, не только пенсии, зарплаты не хватает. Да хоть бы лечили! А то все деньги берут, а как болел человек, так хворым и уходит от них. Вот где грабители! Ими займитесь! Не иначе, как кто-то из них написал! — возмущались ожидавшие Ульяну. — Фаина доброму делу учится. Уже сама умеет лечить многое. Глянь, у моего мальца туберкулез убрали. За месяц, будто и не было его

никогда. А ведь в больнице два года таблетками и уколами мучили. Оглох мальчонка от них. Предлагали легкое удалить. А оно вылечилось! Без мук. И денег никто не требует с нас! А в больнице пока лежал, мы все деньги потратили, какие за дом матери выручили. Вот где шкуродеры!

— Не галдите! Тихо! Мешаете мне! — выглянула Ульяна из комнаты и снова спешно закрыла двери.

— Мне некогда думать о чепухе. Какие мужики? Кто их тут видел? Саша — не хахаль, он сосед! Мы со всеми в добрых отношениях, кроме вот этих, — указала на Жоркин дом.

— С ними конфликтуете? — спросил участковый.

— Нет! Даже не здороваемся! Как и вся улица! Их никто не признает. Нам же просто некогда, да и желанья нет общаться с ними.

— А ваш муж приходил? Просил разрешение пообщаться с дочкой? — глянул на Танюшку участковый.

— Нет у меня мужа. Мы разведены. Он отказался от дочки в день, когда она родилась. Зачем после всего приходить? Кто его сюда пустит?

— Понятно! А его отец тоже не подходил к вам?

— Никто не даст зайти старому козлу! — вышла из комнаты Ульяна и сказала родителям подростка, ожидавшим на кухне: — Сейчас рубаху наденет и выйдет. Все у Павлика хорошо. Теперь может в школу пойти, если захочет. Не пужайтесь более. Может с детьми играть. Есть с общей посуды.

— Уля! Спасибо тебе! — подошла мать мальчишки, повисла на шее бабки. Заплакала.

Участковый выскочил во двор и тут же свернул к Жоркиному дому. Мужик еще не вернулся с работы и только старик сидел у окна, наблюдал за всеми прохожими.

— Ну что, дед Данила, все сидишь на посту? Никак не дождешься смены караула? — усмехнулся