За это посадят. А мы этими побоями, ежели их зафиксируем, Файку в тюрьму загоним. Скажем, что она изувечила. И не отопрется сука! И улица заглохнет. Испужаются пасть отворить. Кто им Фаинка? Ну на ночь приняла ее ведьма. А дальше, кому надо чужую мороку? Тебя заставят алименты платить и жилье поделят — наш дом. А где самим жить? Ежели меня в стардом вывезут, тебя тоже без угла оставят. Нешто на это согласный? Помни, прав тот, кто первым насрет!

— Ой, отец, не дребезжи. Не до того. Дай отлежаться. Завтра подумаем.

— Завтра поздно может быть, — скрипело из угла.

— Ты что в самом деле? Сейчас меня взогнать хочешь? Так я не могу ни рукой, ногой пошевелить. Все болит, — возмущался Жорка.

— Эта боль посвербит и пройдет. Иная под боком живет. От ей годами хворать станешь, — брюзжал дед.

Жорка- заворочался так, что пружины кровати под ним застонали.

— Дождись утра! — ответил старику.

— Смотри! Свово слова не меняй! Суку учить надо плеткой!

— Тут не только о ней говорить придется! Еще кой-кого задеть! — согласился Жорка.

— Понятное дело! Скажем, что схлестнулась с внуками Петровича!

— Ну да! А ведьма брехнет, что блуда не было! И вновь подтвердит, навроде к ней заходила, — уже не мог уснуть Жорка.

— Тогда свалим на всех, что в семью встряли, влезли в наши отношения и разбили все!

— Вот и заставят взять ее обратно! Ты же сам этого не хочешь! — потянулся Жорка за сигаретой и увидел свет в окне Ульяны: — О! Не спят две ведьмы! Небось нам кости моют во всех помоях.

— До утра! А там поглянем, чей верх! — хрипло рассмеялся дед.

— А если и они жалобу строчат? — вдруг испугался Жорка.

— Да чем докажет? У ней ни единой царапины на роже! А у меня?

— Это верно! Фактов у нас полные штаны! — невесело усмехнулся Жорка.

— Все свежие! Любой следователь дрогнет! — гордо выпятил костистую грудь под одеялом старик и застонал от боли: — Всех бы их пострелял! Ну сначала с главной змеей разделаться надо, — добавил сквозь кашель.

А мы подумаем. Может, внуков Петровича иль Андрея сумеем прицепить к Файке. Но ведь вот скажи, с чего оборзели? Накинулись сворой за нее. Хотя и не знали…

— Почем ведано? Не знамши никто не вступится. Выходит, знакомы были. С чего ж тот Андрей тебя в грязь вдолбил, как лепеху? Думал, в жисть тебя не соберу из той лужи.

— За это поплатится! — пообещал Жорка и, едва забрезжил рассвет, разбудил старика. Они пошли по улице не оглядываясь, молча, затаив зло на всех и каждого…

Тем временем Фаина кормила дочь. Впервые в жизни любовалась дочкой.

— Как же жить мы станем, кроха ты моя? Сколько родни, а хватись — одни в целом свете. Ведь вот не приюти бабуля, родила б тебя под забором отцовского дома. А ведь он и дед отреклись от нас! — заплакала Фаина.

— Не смей реветь! Не губи ребенка! Она только в свет вошла, впервой увиделись, а ты воешь! Улыбайся ей. Она не должна видеть беды, — говорила Ульяна.

— Ох, еще сколько горького хлебнем! — вздохнула Фаина.

— Никто свое заранее не знает, — усмехнулась старуха. И предложила: — Днем малышку на лежанку клади. Там тепло и темно, спокойно спать будет. Потом мы что-нибудь придумаем.

А вечером к Ульяне зашел Петрович. Хотел попросить бабку снять давление, но, увидав ребенка на руках Фаины, забыл зачем пришел. Поздравил улыбчиво. Пообещал кроватку сделать. И через три дня, вместе с младшим внуком, принес обещанное.

— Уля! Не ушла Фаина с дочкой к своему мужику? А то я тут приволок койку ребенку! — шагнул через порог и увидел следователя милиции. Тот сидел за столом, расспрашивал Фаину о случившемся. Та, плача, рассказывала..

— Вот и вы кстати! — поздоровался следователь с Петровичем и прочел жалобу Жорки, заключение судмедэксперта о побоях.

— Ты на нас глянь. На бабу! Они с нее дите выбили. Чего ж она загодя народилась? Не своей волей! А ну, покажь, Фаина, свои синяки! Чего ж совестишься? Тебя губят! Иль не дошло? Ведь помереть могла…

Фаина, краснея, показала плечи, спину — в сплошных синяках, кровоподтеках.

— А почему никуда не обратились? — удивился следователь.

— Зачем? Да и некогда! Дочка появилась. Разве до того? — набросила халат,

— Санька! Поставь койку малышке! Не теряй время зря. А я покуда со следователем поговорю, — приказал Петрович внуку и вместе с ним отправил Фаину, чтоб указала, где собирать и ставить кроватку. Сам с Ульяной до самого вечера говорил со следователем.

Санька давно собрал кроватку, но никак не хотел уходить. Он все искал повод, чтоб задержаться хоть ненадолго, и никак не мог на-говориться, насмотреться на Фаину и все жалел, что раньше не заметил, не увидел ее. Женщина чувствовала себя неловко. Отворачивалась. Понятливо покряхтывал Петрович, тихо улыбалась Ульяна. А когда мужчины ушли, усадила Фаину рядом:

— Всурьез хочу поговорить с тобой, бабонька! Об судьбе и жизни твоей. Что выберешь, на что решишься, то твоим станет навек…

Фаина слушала, вздрагивая всем телом.

«А что, как скажет бабка, забирай дитя и убирайся вон! Куда подамся?» — сжималась в комок.

— Не дрожи, не Прогоню! О другом речь! Нынче видела я, как Сашка вокруг тебя вился. Глянулась ты ему. А и малец сурьезный. Ничего худого про него не скажу. Не пьяница и не кобель. Трудяга! В семье своей помощник и заботчик. Боголюбивый человек. С соседями уважительный. К старым и малым теплую душу имеет. Но я тебе другое предложу. Старой становлюсь. Родни нет никого. И все, что знаю и умею, чему училась всю жизнь, загинет без проку, коль никому не передам. Обидно это. Ить людям мое дело — шибко нужное. Без него много помрет народу. Врачи того не знают. А и я не всякому свое подарю. На то душу надо иметь особую, на горе и боль отзывчивую. Вот и хотела тебя своей наследницей оставить, всему научить. Передать все — покуда жива. На то нам с тобой не один год стребуется. Коль постигнешь, не будет в свете человека счастливей тебя. И пред Господом в чести останешься, коль все блюсти станешь.

— Ой, бабуленька, а смогу ли я? Ведь на то особый дар нужен! А я — невезучая, дурная! Всего боюсь! Мне б дочку на ноги поставить, больше ничего не хотела б! — призналась Фаина.

— Дочь никуда не денется. С тобой жить станет. А тебе определиться надо. Приглядись, покуда дите малое. Может, справишься? А нет, выйдешь замуж за Сашку и живи в семье Петровича! Хорошие люди, добрая семья!

— Нет, бабуль! Не пойду ни за кого! Не везет мне с семьей. Видно, не суждено. Доля моя иная. Не хочу горя ни себе, ни другим. Да и дочке отчим ни к чему. Свои отреклись, чужому подавно не нужна.

— Дело твое. Только погоди, остынешь от Жорки, иное заговоришь, природа свое стребует. Не всякой дано задавить ее, — вздохнула Уля.

— Нет, бабуля! Мне мужики не нужны. Одни беды от них. Зачем еще раз душу жечь? Хватило с меня. Если не побрезгуете, помогать во всем стану. В доме и в огороде. Это умею. А подрастет дочка, определю в детсад, сама работать пойду.

— Глупая! Какой детсад? Ты ж глянь на дите! Ее выхаживать надо. До трех годов от людей беречь, купать в травах, кормить особо. Слабая она. Кожа аж просвечивается. В детсаде сгубят живо. Ты от ей не скоро отлучиться сможешь. И про работу рано вспомнила. Коль вырастишь дочь до трех лет, быть тебе знахаркой. Ну, а нет, несчастной останешься…

Фаина с того дня растила Танюшку так, как советовала Уля. Окрестив дочку, принесла ее домой к Ульяне и каждый вечер купала малышку в отваре душистых трав, кормила, как велела бабка, и во всем помогала старухе. Мыла, чистила, убирала в доме, во дворе и огороде. Лишь поначалу оглядывалась на дом Жорки. А потом недосуг стало. То стирка, то прополка, окучивание, опрыскивание, полив огорода — забирали время. Да нужно поесть приготовить. Потом и дочке внимание уделить. А там — помочь Уле приготовить настои, отвары, мази. Ложилась спать за полночь. Когда усталость валила с ног, падала на