— А сама что говорила о себе? Рожу от первого попавшегося! И выращу!
— Так ведь не попадаются. Уже три дня без клиентов сижу, никто не клеит. Скоро транда срастется наглухо. Сонька уже грозится меня выкинуть. Да еще обзывает грязно, обидно.
— Ладно, она и меня выбросила. Разве я о том пожалела? И ты не пропадешь, не тужи!
Тонька все ж узнала номер телефона Женьки. Не стала ожидать вечера и Юля. Подозвав водителя Ивана, пошепталась с ним и, продав пиво, заскочила в кабину, поехала с Иваном, стиснув зубы и кулаки. Туда же, с разницей в полчаса, прибыла Антонина. Из кабинета Евгения доносились грубая брань, крики, оскорбления. Несколько раз охрана заглядывала туда, но Евгений делал знак уйти и не мешать разговору.
— Ты козел! И засранец! Блевотина алкаша! Лысый прохвост! Приклеился к бабе, заделал ребенка, а теперь испугался собственного подвига и решил улизнуть в сторону? Хочешь спихнуть свою шкоду на другого и жить спокойно? Не выйдет! Все будут знать, что ты отец и подло обманул женщину! — орала Юлька.
— Дура безмозглая! Когда хотят обмануть — не расписываются!
— А ты, плешивый индюк, мерин престарелый, не обзывай бабу! Она всю твою вонючесть наизнанку вывернула верно. Чего ты тут хвост распустил? Да хошь знать, Серега звал с собой Лельку, она не согласилась, не поехала с ним. А ты ее за это так отблагодарил? — прищурилась Тонька зло.
— Настоящая жена не позволит говорить с собой на такую тему, выставит вон и больше никогда не откроет двери человеку, посмевшему посягнуть на покой семьи. Почему у меня нет запасных женщин? Хотя возможностей хватает. Почему она не боится терять?
— Она не переживает? Ах ты, паскудник! Лешачий катях! Огрызок от барушечьей манды, хер гнилой, чтоб у тебя через уши требуха просиралась! Дерьмо кикиморы! Да знаешь ты, отморозок, что Лелька еле выжила? После тебя лишь через три часа в больницу привезли. Чтоб ты сам до конца жизни ежами просирался! — кричала Юлька.
— А ты и впрямь гнилой мудак! Сам предложился бабе в семью! Передохнул, набрался сил, а теперь на новые приключения потянуло? Сволочь ты, Жень! Лелька к тебе с открытой душой! Я вот у нее позавчера ночевала, она только о тебе говорила, какой ты умный, добрый и заботливый. А на деле — хуже нашей бандерши!
— Что?! Что ты тут болтаешь? — Схватил Тоньку за шиворот и вытолкнул в коридор, сказав зло: — Ни сюда, ни домой ни шагу! Слышишь? Ноги с жопы вырву, в уши вставлю! Ишь разошлась, тварь!
Попытался выгнать Юльку с Иваном, но не тут-то было. Баба намертво вцепилась в стол. А применять силу было стыдно.
— Жень! Я как мужик мужику хочу сказать тебе. Зря хвост поднял на Лельку. Она путевая женщина. И о блядстве не помышляет. Таких враз видно. Эта о семье пеклась. Напрасно бабу обидел. Нам всем и без тебя нелегко. Как передышали тот день — не знаю! Как живы остались? А тут ты добавил. Вот и не выдержала баба, последняя капля наповал свалила. Нашел же, когда уйти! Да я б на месте твоей бабы уже никогда тебе не поверил! Обязательно проучил, наказал бы за это, — говорил Иван.
Глава 3. Несчастней мертвого
— Я ее знаю лучше вас. Вы даже удивитесь, узнав, где с Лелькой познакомились. Я, ни на что не глядя, расписался, помог открыть свое дело. И получил за доброе по самые…
— Ну знаем, в притоне познакомились. Мой сосед тоже оттуда жену привез. Теперь двое детей у них. Старшая дочка, ей шесть лет, так и говорит, что бандершей будет, а брата вышибалой возьмет. Ну и что? Пока маленькие — фантазируют. Но та малявка уже матери на пекарне помогает. До полуночи работает. А днем о легкой жизни мечтает, чтоб ночью выдержать опять. Вот и ругай ее, когда на словах одно, на деле другое. И мы, случается, как дети ведем себя. И тоже хотим из жизни сделать сказку. Да вот, блядь, никак не получается. Так и живем с голой жопой, голодным брюхом и пустыми карманами. Зато в сказках я — самый умный и богатый. Но не надо, чтоб все так жили. Тогда куска хлеба ни у кого не выпросишь. Хоть вы, хозяева наши, живите в согласии меж собой…
Женька глянул на Ивана, тот не улыбался. От нервного тика дергались глаза человека.
— Знаешь, о чем мечтаю? Чтобы у всех детей на земле были отцы и матери. Пусть они живут всегда семьями, вместе. Чтоб не находили малышей на чужих порогах, в коробках и ящиках, без родителей, без имени и тепла. Дети, едва родившись, тянутся руками вперед, просятся к сильному. А кто для него сильнее отца? Подумай сам. — Повернулся к Юльке и, взяв ее за руку, позвал тихо, как когда-то в приюте: — Пошли, сеструха!
Женька глянул в окно на двоих совершенно чужих друг другу людей. Они разломили пополам булку и ели, запивая водой из одной бутылки.
«Они бедны? Они в сотни раз богаче и счастливей меня», — не без зависти смотрел человек вслед отъезжавшей машине. И, поплотнее закрыв двери кабинета, позвонил жене:
— Лель, как ты? Получше? Ну слава Богу! Когда обещают отпустить? Не знаешь? А ты спроси. И заодно о лекарствах, какие понадобятся. Договорились? Береги себя и ребенка. Я тебе позвоню из дома вечером. А ты спроси врача, что тебе можно есть. Завтра с утра приеду. Ты уж прости меня! Дурак я заполошный. Видно, стареть стал быстро, расформировался! Ну ничего, обещаю себя держать в руках…
Лельку выписали домой лишь через две недели. Женька сам приехал за ней в больницу и, усадив рядом на сиденье, осторожно повел машину.
— Знаешь, просифонили мне мозги твои люди. Особо Тонька, да и Юлька не легче. Первую выкинул в коридор…
— Она мне звонила. Рассказала…
— Юлька появлялась?
— Нет. В ту палату нашу, сам знаешь, посторонних не пускают. Но по телефону общались.
— Представляю, как она меня забрызгала! Ох и незавидная доля у ее мужа. Эта язва любого так отделает, что самого себя ассенизатором считаешь и веришь, будто впрямь либо обосрался, или целый день общественные туалеты чистил.
— Да, язык у нее — сущая бритва…
— Кстати, тот ларек, о котором мы говорили, я уже купил и продавца подыскал. Бабу из бомжей.
— Зачем такую?
— Подходит. Спокойная, в торговле много лет проработала. Но подставили по солидарной ответственности, напарница подвела, подворовывала. У нее мужик пьяница, сын — в дурдоме. А жрать и ей хотелось. Получили за растрату по три года. У нашей все конфисковали. И жилье… Вернулась и враз в бомжи. Мне ее Толик предложил. Тот самый бомж, что у вас в пивбаре часто ошивается. Разговор при нем зашел у нас с Иваном, я и посетовал, мол, где бы нынче путевую бабу сыскать в ларек? Сначала Юлькиных сестричек Иван предложил. Я-то думал, что они и впрямь родные ей. Но куда там! Такие же, как Иван, все с одного приюта.
— И что с того? Даже хорошо, две сменщицы сразу.
— Во! И я так рассчитал. А Юлька как узнала, чем торговать станут, уперлась как ослица и заорала: «Не пущу! На паперти больше подадут, чем там заработают. В том ларьке одному продавцу делать нечего. Зачем у них время отнимать и от дела отрывать? Пусть на прежнем работают!»
Вот тут и подошел Толик. Присел и тихо так спросил: «А может, наша подойдет? Она не гордая. Согласится на любые условия, лишь бы взяли». Я поначалу удивился — как продавщица в бомжихах оказалась? Толик глянул искоса и ответил:
— Да мы на своей свалке можем университет открыть. У нас только на сегодня три академика, два профессора, а уж кандидатов наук, доцентов — хоть пруд пруди. Там тебе и медики, и педики, и энергетики, сельхозники и навозники, короче, весь недавний высший свет. Это ничего, что они немного обносились, заросли и похудели, зато внутренне изменились и окрепли. Познали жизнь с изнанки. Теперь они по-нашему,
