приключилось.
—
То ягодный дождь, — тихо заметила Марья.
—
Да! Ентот на неделю зарядил, — серчал Макарыч. И сказал решительно: — Взавтре двинемся. Ужо доберемся помаленьку, если Бог даст.
Утром, еще не продрав глаз, Макар
ыч
услышал за окном трескотню птах: значит, дождь перестал.
На душе повеселело. Наскоро перекусив, стали собираться. Почуяв конец отдыху, быстрее захрумкал сеном Серый: сил набирался.
Когда все вышли из избушки, Акимыч благословил Кольку. И, пожелав доброй дороги, вслед перекрестил уезжающих. Колька из-за плеча наблюдал за ним. Акимыч стоял, как растерявшийся странник на чужой дороге. Белая борода прикрывала его до пояса. Из-под нее торчали несуразные штаны, сбахромившиеся у щиколоток. Старик долго смотрел вслед телеге.
—
Прости, внучок. Не поминай лихом, коли што неладное сотворил. Спросу с меня нету. Земля тянет. Знать, перед могилой судьба свела меня с тобой. Сохрани и спаси его, Господи, — шептал он еле слышно.
Тихо переговаривались Макарыч с Марьей. Все о будущем толковали.
—
Как меня перевозить станешь? Скарбу-то немного, а бросать жаль. Своим горбом нажито. Да и избу еще отец покойный ставил. Продать надо. Что ей брошенной стоять? Люди-то рады будут. Она у меня ухоженная, огородишко при ней. Ягода всякая. Сарай.
—
То сама смотри. Но только две избы ни к чему.
—
Коровенку завести надо. Колю молочком отпоить. Оно пользительное. Ишь, малец-то намаялся без тебя.
—
Как хошь, так и сделаим. Ен у меня не в обиди. А вот об молоке не думалось. По мине ни к чему оно мужику. Не еда и не питье. Одна морока. Токо знай за избу бегай.
—
Ну да там увидится, — согласилась Марья. А потом спросила шепотом: — По селу один поедешь?
Я
ногами дойду. Ладно? Не то бабы запозорют.
—
Я
што у тибе?
Я
те слезу! Ишь чево устыдилась!
Марья притихла. Дорога пошла тряская, что живот у попадьи. Макарыч осадил Серого, пустил его шагом. В село приехали по темпу. И сразу собралась кучка баб. Они глазели через дырки в заборе. Судачили о Марье.
—
Бесстыжая. Мужик только помер, она кобелиться зачала. А все тихоней ходила.
—
И этого в гроб сгонит, вместе с найденушем.
Макарыч крякнул. Скокнул к забору. Выдрал
кол у носа одной. Та так и взвизгнула. Прикрыв зад руками, от забора опрометью кинулась. Без оглядки. Остальные, кудахча, понеслись вслед.
—
Я
вам мозги-то через задницу вправлю! —
гоготал Макарыч.
Возле калитки остановился мужик. Его по огню папиросы увидел Макарыч.
—
Марья! — крикнул тот. — Слышал, мужика себе нашла.
—
Нашла.
—
Счастья вам! Да в ладу век жить.
—
Благодарствуем, — ответил Макарыч и позвал мужика на чарку за добрые пожелания.
Опрокинув стакан спирта, гость хрупнул огурцом. Подморгнул Макарычу и пошел со двора.
Утром поехали в зимовье. В телеге топорщились Марьины пожитки.
—
То-то повезло бабе, отмучилась, — улыбчиво сказал старик, встреченный за околицей.
К зимовью подъезжали вечером. Макарыч торопил Серого. Заботливо укрывал Марью. Той
непривычным казалось такое. А когда он стал помогать ей вылезть из телеги, и совсем растерялась.
—
Эвот, што девка стыдисси, словно взамужем не была.
Марья Огляделась вокруг. Улыбнулась открыто, доверчиво. Ей здесь сразу понравилось.
Пока Макарыч распрягал Серого, Колька побежал истопить баньку.
—
Иди в избу. Не простужайся. Я споро, — пообещал Макарыч Марье.
Та перекрестилась перед порогом и вошла в дом. Вскоре туда заторопился хозяин.
—
По душе ли тибе у нас?
Марья согласно кивнула:
—
Много ли мне надобно? Абы не бил ты меня да уважал маленько.
—
Ето мине тя бить? Ты што? Ты жа баба? С крепким мужиком на кулачки — куда ни шло. С тобой зазорно. Да и не по нутру мине.
Марья незаметно вошла в их жизнь. Вроде жила она с ними испокон века. Одинаково заботилась об обоих. Недаром Макарыч про себя не раз, улыбаясь, думал: «Хозяюшка нашенская всем люба. К дому пришлась».
Незаметно обшила, обстирала. На окна цветастые занавески приладила. Теперь Макарыча все больше из тайги домой тянуло. К жене, к теплу, ровно и не жил иначе. По вечерам вдвоем с Колькой шкурки выделывал. Марье на шубу. Хотелось порадовать ее. Сам себе не раз дивился, как так скоро привязался к ней. Следил, чтоб ноги не промочила. Не застыла. Беря с собой за грибами, за ягодами, требовал, чтоб теплей одевалась. Душегрейку на нее напяливал, что сам пошил. И говорил при том:
—
Береги себя. Здоровьишко твое надорвано. Коли худо — не
п
еремогайси. Ты ведь у нас одна утеха.
Колька за лето здорово вытянулся: долговязый, нескладный, большие не по годам руки его все что-то делали. Он охотно помогал Марье по хозяйству. Ходил в тайгу на обход вместо Мака- рыча. Старался заготовить впрок на зиму рыбы, мяса, грибов, ягод, орехов. А потом до звезд пилил дрова. Чтоб зимой с ними забот не было.
Марья уже давно уговорила Макарыча и продала дом в селе. Сейчас она готовила Кольку в школу. Варила ему варенья, солила грибы. Пеклась, словно о сыне своем. Каждую мелочь углядела.
—
Ты на свободные дни приезжай, Коля. Нам отрадней станет, — просила она парнишку перед отъездом.
—
Ладно, буду, — пообещал тот.
Он не называл ее никак. Тетей Машей — язык не поворачивался. Мамой — и того боле. Что-то среднее меж тем и другим, но подходящего слова не находилось. От этого Колька мучился. Тетка Марья? Но слишком много заботится она о Кольке. Ночами встает укрыть одеялом, чтоб не
Вы читаете Макарыч
