Редко! Но ты почуяла! На вот, сделай глоток, другой. Да пойду к мужикам, разопьем удачу, — дал бутылку бабе. Та, присосавшись, выпила до дна одним духом и, ухватив сало, впилась в него с воем. У Шныря все внутри оборвалось.

Твою мать! Я ж мужикам нес! Сам даже попробовать не успел.

Классная была сивуха! — еле разжала зубы.

Я что, для тебя целый день пахал?

Возьми сдачу натурой! Какой болван, получив пузырь, не воспользуется случаем? — смеялась баба.

Э-э! Тихо лечи. Отдай сало! Глянь, сколько сожрала! — вырвал оставшееся и досадливо ругался.

Ладно, не бухти! Пользуйся случаем, пока добрая!

Иди ты! Все настроение обосрала! Я как на крыльях летел, а ты ощипала. Теперь уж ничего не надо. И тебя прежде всего.

Ладно, в другой раз умней будешь! Зато и со мной рассчитался кучеряво.

Иван Васильевич всегда был сдержанным и осторожным в связях с женщинами. Не признавал мимолетных коротких встреч. Может потому, даже покинув семью, долгое время не смотрел на женщин, считая, что ему с ними не везет.

Но весеннее тепло сказалось и на нем. Едва пригрело солнце, бомжи перестали прятаться по хижинам, не спешили лечь спать. Все сидели на воздушке у неярких костерков. Молчали, вспоминая или мечтая каждый о своем.

Вань! А тебя любили? — спросил тот же голос.

Он бережно погладил дрогнувшие руки:

Сны надо забывать, — ответил коротко.

Сухие губы поцеловали щеку и выдохнули:

Опять весна… И снова сердце поет.

Выпить просит, наверное?

Нет, Вань! Сердцу другой хмель нужен. Но у тебя не осталось тепла. Ты весь сгорел в пепел!

Ну, нет! Ты не права! Я не умею как другие все делать в одну ночь.

Вань! А весна короткая! Она как молодость: не воротишь, сколько не зови. До следующей доживем пи?

Мне нынче все равно…

Ты все еще ее любишь?

Не знаю. Да и какое имеет значение?

Тогда побереги время. Весна не вечна.

Они ушли тихо от догоравшего костра. Никто не рассмеялся вслед, не бросил в спины грязные слова. Их уход, желание уединиться понял каждый и не посмел испачкать его обидными словами.

Вернулись они под утро, когда все бомжи спали: одни — в хижинах, другие — у погасших костров. Никто, заслышав их шаги, не открыл глаза. Бомжи, осмеянные всем светом и судьбой, никогда не глумились над тем, что считали святым для себя.

Иван Васильевич был очень благодарен им за

Он тихо подвел женщину к своей хижине и, сказав все без слов, лишь взглядом, вернулся в свою лачугу. С того дня он все реже вспоминал о семье.

Шнырь искренне удивился, когда к нему в пивбаре подошли двое в милицейской форме. Оглядев Читу и Финача, велели всем троим тихо сесть в машину, ожидавшую у входа.

А за что? Почему нас заметаете? — не понял Чита и не согласился покинуть пивбар, где у него осталась недопитой половина бутылки пива. Он раскорячился в двери, но сзади подтолкнули бесцеремонным пинком:

Пшел вон, козел!

Сам пидер! — огрызнулся Чита и уже в машине, при закрытых дверях, получил в ухо за оскорбление должностного лица, находящегося при служебных обязанностях в общественном месте.

Лягавая собака! Мент вонючий! — не сдержался мужик и получил бы еще оплеух и затрещин, не загороди его во время своими плечами Иван Васильевич и Финач.

Ну, падла! Покажу я тебе нынче пятый угол! — пригрозил сержант. Но осуществить ему свою угрозу так и не удалось. Едва вывели бомжей, наряд послали на новое задание, а доставленных тут же отвели в камеру, закрыли, не объяснив причину внезапного задержания.

Слушай, мужики, за что нас замели? Что-то не врублюсь! Никого всерьез не трясли. Разве только по мелочам. За них не то в ментовку, даже пинка поленятся дать! Никому рыло не начистили, ни одного фингала никому не поставили, ни к одной городской сучке не клеились! За что ж сгребли? — недоумевал Чита.

Узнаем, Долго не будем ждать. Может, подставить хотят? Иль кто-нибудь оббрехал? Настучали на нас. Но ведь я сам юрист, разберемся! — успокаивал бомжей Иван Васильевич, но на душе лежала тяжесть.

Чую, нам здесь долго канать! Давай на нары! Хоть выспимся в тепле и жратву халявную получим. Я ж в прошлую зиму сам хотел в лягашку. Зиму перекантоваться без беды. Да не взяли, сказали не за что. Хотел стекло в магазине разбить, и тут менты помешали. Пинка врубили. Я через дорогу на ушах перелетел. Как сунулся башкой в стену дома, так и вырубился. Враз посеял, зачем сюда возник? — пожаловался Финач.

Эту ночь, проведенную в неведении на нарах. Иван Васильевич провел без сна.

Он знал, что следствие теперь совсем захирело. Разучились раскрывать преступления. И, конечно, их троих взяли по чьей-то наводке или оговору. Но что хотят повесить на них? Чей грех вздумало скрыть следствие, подставив вместо истинных виновных обычных бомжей?

Его вызвали к следователю первым.

Иван Васильевич, вернувшись в камеру, долго матерился:

Мокроту хотят на нас повесить! На меня! А вас в соучастники клеют. Во, падлы! Его из пистолета грохнули! Где б мы его взяли? Да ладно б это. Еще трясут, на какой машине смылись с места происшествия?

Кто? — не понял Чита.

Мы! Убили и слиняли на машине. Теперь врубился? — злился Шнырь.

Ни хрена не допер! Мы убили? Но кого?

Чикина! Юриста! Того самого, чьей жене я помогал. Он же — сожитель моей бывшей жены.

Ну и что? Сколько лет прошло?

Его кто-то размазал, а на нас хотят повесить убийство! Допер?

Не-ет! Я не фалуюсь!

Да кто согласье спрашивает? Того киллера искать надо, а мы под боком! Вот и сгребли.

Вскоре к следователю увели и Читу. Вернулся он оттуда весь измятый, в синяках, с рассеченной губой.

За что уделали? — спросил Финач.

Скоро узнаешь! — буркнул Чита и, свернувшись в клубок, отвернулся к стене. От ужина он отказался.

Финача втолкнули в камеру через час. Сам идти не мог. Ему и впрямь искали пятый угол подвыпившие охранники.

Кончай ломаться. Колись! За какой навар уломали грохнуть Чикина? — орал следователь.

Да я не знаю его!

Не вешай лапшу на уши! Освежите ему память! — кивнул охране следователь.

Нечем стало дышать. Сапоги врубались в грудь и в ребра, в затылок и в лицо. От них, как ни уворачивайся, не спрятаться нигде.

Вспомнил?

Не знаю его! — взвыл бомж.

Теперь его взяли на кулаки. Финач то в стены, то в пол влипал всем телом.

Будешь говорить?