Ну, это закинь! Сколько вас ковыряется всякий день? На чердаках и в подвалах. Ни одна не откинул

Может и выживу. Если это обломится, слиняю от бомжей насовсем!

В монастырь попрошусь!

Там свой бардак сколотишь? Тебя оттуда попрут. Туда безгрешных берут.

Таких нету на земле! Даже моя мать про это говорила. Она перед смертью в себя пришла и все меня жалела. Говорила, что если б не жадность, она не потеряла бы меня и свою жизнь. Погналась за большими деньгами, а ушла с пустыми руками. Без радости, в слезах умерла. Да и в жизни ничего хорошего не видела, кроме горя и боли. И я впустую копчу. Сама не знаю зачем. Оттого, если помру, только лучше будет. Ни за спиной, ни впереди — никакого просвета, — простонала Ольга, упав на одеяло.

Знаешь, я на кладбище познакомилась со сторожем. Классный дед. Вот только совсем старый хрен. Даже кашляет в два конца сразу. Ему уже много лет. Он всех пережил. Сталин на Колыму согнал. Другие вынули уже полуживым. Тоже не хотел жить. Всех потерял. Потом опять всех заимел: и женой, и детьми обзавелся. Дом построил, сад посадил. Когда все сделал, его уже из этого дома семья выперла. И сказали, мол, пока строил был нужен, теперь гуляй. Он живьем в землю лез. Бомжи его не взяли. Он смерть звал, она не пришла. Так что думаешь, в сторожа его взяли на погост. Так он и там выжил. Все могилы без разбору доглядел. Прибрал, кресты, ограды поправил…

Во! Скоро я к нему пожалую! Пусть и меня не обходит. Не то припутаю ночью, по старой привычке, погляжу, где он свой порох прячет, как сумел канать через беды? Я одна не продышала. Слабачка! Видать, все мы, бабы, сильны, покуда любимы. Как только нас забывают мужики, жизнь тоже отворачивается.

Но тебя любили многие?

Ольга оживилась и, хотя вставала трудно, села на одеяле, попросила сигарету впервые за все время и, закурив, заговорила:

Любили! Но по-разному! Одни — как ту вошь в подштанниках: чем чаще чешут, тем я жирней. Знаешь, сколько мне платили поначалу? Хо! Только баксами! За ночь до штуки имела! Ох и клево канала! Вот только одна беда, «бархатка» не бесконечна!

Я ж про любовь! — покраснела Катька густо.

А я за что подыхаю? Мне нет семнадцати! И до утра так долго! Ты еще веришь в нее, значит, тоже хлебнешь по горлянку. Плюнь! Люби только себя! И никому не верь, ни одному козлу! Иначе загнешься как я! И тебя тоже даже у рыть станет некому, потому что и за это нужно сначала отбашлять! Или напакостить полные карманы!

Катька вздрогнула на стук двери. Это Женька с Димкой вернулись в дом. Поев и покормив Голдберга, легли на Зинкину постель и вскоре уснули.

Катька тоже прилегла, но Ольга не дала уснуть. Она стонала так жалобно, будто маленький ребенок, заблудившийся в ночи, умирал от стужи и страха.

Оль! Я за врачом! Не могу больше видеть, как мучаешься! — сорвалась девчонка с постели.

Посиди со мной. Не надо врача! Мне так плохо одной. Говори о чем-нибудь, только не молчи. Я ненавижу тишину. Она — сестра погоста. Пока живу, не бросай меня. К утру все кончится. Я уйду за тою звездой, какая погаснет на небе последней. Потому что падшие и последние — прямая родня, — заткнула рот кулаком, чтобы не заорать.

Прости, Катька, знаю, хочешь спать. А я не могу! Спящие похожи на мертвецов! Я боюсь смерти! Почему-то только сейчас захотелось жить! — призналась Ольга, плача.

Все! С меня хватит! Я за врачом пойду! От бабки Лизы в неотложку позвоню! Пусть приедут, помогут! — одевалась девчонка, уже не обращая внимания на слова Ольги.

Катька глянула на часы. Поздновато, конечно, будить старуху, но случай особый. Она боялась, что девка умрет в ее доме, и тогда докажи, что не виновата в ее смерти…

Катька позвала Голдберга и вместе с ним вышла из дома, пообещав Ольге скоро вернуться.

Она боялась одиночества в ночи. И хотя старуха жила неподалеку, всякий шаг в темноте грозил опасностью, потому с собакой чувствовала себя уверенней.

Катька долго стучала в окна и дверь. Колотила кулаками изо всех сил, кричала. Старуха спала крепко. Катька уже хотела уйти, как вдруг увидела, что в окне бабки загорелся свет. Соседка прильнула к стеклу, разглядывая, кто колотится к ней в эдакую ночь?

Узнав Катьку, надела халат, долго искала тапки, еле сдвинула примерзший засов, впустив девчонку в коридор. Долго не пропускала в дом, все не могла понять спросонок, зачем той понадобился телефон?

Бомжиха помирает? Да они, елки-палки, только плодятся. Добрые люди умирают, этим ни хрена не делается, — не верила бабка Лиза.

Умирает! Совсем плохо ей! Надо неотложку вызвать! — рвалась в дом девчонка.

Да «сто сейчас сюда поедет? В наш район по белому дню никого не докличешься. Нынче и подавно. Все спят. Это надо к им бежать! Будить, упрашивать докторов. Надысь, дед Василь помер. Знаешь, от чего? Врачи отказались ехать к нам. Сказали, что нетути бензина для машины. А пехом к нам идти никто не согласный. И к вам откажутся. Это как пить дать, — нехотя открыла дверь перед Катькой, зорко следя за каждым ее шагом.

Девчонка быстро набрала номер. Услышала сигнал — занято. Ругнулась сквозь зубы. Опять набрала, и снова короткие гудки. А время шло. За окном злобно паял Голдберг, звал Катьку скорее вернуться домой, но она не могла уйти, не вызвав «скорую». С полчаса набирала номер. Подбородок дрожал от страха. Что если вернется, а Ольга уже умерла? Времени прошло нимало. Катьке оно показалось вечностью. Теряла терпенье и бабка Лиза: она недовольно косилась на Катьку, что-то беззвучно шептала морщинистыми