—  Так Игорь не посторонний, он тоже в общаге живет.

   —  Но в другой, в мужской комнате! И не валяй дурака! Прекрасно знаешь, о чем идет речь! И ты, Игорь, как посмел находиться у девчат позже десяти? — возмущался Титов.

   —  Егор Лукич, мне никто не сделал замечания. Мы сидели в темноте, тихо, никому не мешали. Не понимаю, с чего шухер подняли. Почему раньше молчали и только на мне вздумали оторваться!

  —   Терпение лопнуло! Сколько можно было молчать?— завелась Ольга.

   —  Пригласила бы партнера и не терпела. Подумаешь, проблема! — хмыкнул парень.

   —  Что? Партнера?! — влепила неожиданную пощечину. Игорь вскочил, толкнул Ольгу:

   —  Успокойся, старая клизьма! Через год будешь рада, если хоть кто-нибудь заблудится к тебе на ночь. А то так и поверишь, что детей аисты приносят,— побагровел парень.

   —  Слушай, ты, аист щипаный, заткнись! Еще слово, кастрата из тебя сообразим!

   —  Не смеши! Ты ведь ничего в натуре еще не видела! Не знаешь, что отрывать, а что оставить надо! В таком тонком деле без подготовки и практики нельзя!

   —  Замолкни, отморозок! Мы тебе башку скрутим! Тут уж надежно будет! — грозила Ольга.

   —  Так вот, Елена! Сейчас звоню на завод, сообщаю о вашем поведении. А саму выписываю из общежития. Время уговоров прошло. Чтоб завтра утром освободили комнату. И ты, Игорек, запомни! Еще одна подобная жалоба, вылетишь отсюда без предупреждения,— встал Егор Лукич, давая понять всем, что разговор закончен.

   И только Ленка не хотела уходить:

   —  Куда я пойду Мне некуда деться. На улицу выбрасываете, хуже собаки. Кому я так досадила, что со мной понадобилось расправиться так безжалостно? — ревела девка.

   Егор Лукич не слушал ее стенаний. И тогда девка вернулась в комнату. Она сидела молча, неподвижно, что-то обдумывала. Девчата не разговаривали с нею. Уходя в столовую, с собой не позвали. И Ленка поняла, ее не простят...

   Девка не теряла времени впустую и вздумала напугать Ирку с Ольгой. Она быстро соорудила петлю из бельевой веревки, накинула на крюк, на котором крепился плафон. И написала на листе бумаги:

   —  Я ухожу сама! Пусть моя смерть ляжет на вас позорным пятном! Будьте прокляты навсегда! Все! Вместе со своим брюхатым козлом Лукичом!

   Она взгромоздила на стол табуретку, накинула петлю на шею и только хотела вытолкнуть табуретку из-под ног, в комнату вошла Настасья.

   Старуха тут же поняла все:

   —  Ленка! Дура малахольная! Что удумала, глумная! — забралась на стол, девка успела вышибить из-под ног табуретку, дернулась в петле, но бабка перерезала веревку. Ленка с грохотом свалилась на пол, удивленно открыла глаза, закричала от боли.

   Бабка выскочила в коридор, заорала от ужаса:

   —  Люди! Подмогите Христа ради!

   Вскоре в комнате ступить стало негде. Девки, парни, окружили Ленку, подняли с пола, положили на койку. Кто-то наткнулся на записку, прочел ее вслух.

   —  Зовите Лукича! Пусть он скажет, что случилось? Почему в петлю полезла? Да Ирку с Ольгой найдите! Довели бедную девчонку! — шумели жильцы.

   Ольга с Ириной примчались бегом, следом за ними торопился Титов:

   —  Так повесилась или спасли? — спрашивал девок.

   —  Сами не знаем толком. Велели тебя позвать.

   —  Что ж вы до петли довели девку? Чем она помешала вам? — упрекали люди коменданта и обоих девчат, смотревших на Ленку испуганными, круглыми глазами.

   Та лежала, отвернувшись лицом к стене, стонала. На шее мотался остаток петли.

   —  Лукич! Почему Ленка в петлю полезла? — спрашивали Егора ребята.

   —  Велел выселяться! Устраивала шабаш в комнате! Каждую ночь мужиков водила и до утра с ними оттягивалась. Даже Настасьи не стыдилась. Вот и велел ей выселяться. Она дождалась покуда бабка иль кто другой войдет и сиганула с табуретки, рассчитала, чтобы успели спасти. Одно не учла, грохнулась со стола, может, кости повредила, надо «неотложку» позвать, пусть врачи решат, что с нею делать!

  —   Живая и ладно!

   —  Чего она цирк устроила?

   —  Делать не хрен! — уходили люди. Титов звонил в «скорую».

   —  После такого на минуту у себя не оставим! Кому она здесь нужна? Еще из нас виноватых слепила!

  —   Хотел бы глянуть, где были бы вы, если бы Лена умерла! Кто вас стал бы слушать теперь? В клочья разнесли бы! — прогнусавил совсем рядом Игорь Краснов.

   —  Захлопнись, отморозок! — шикнула на него Ольга. И, придавив к стенке, сказала:

   —  Тебя спасать было бы некому. А подвернись удобный случай, сами тебя вздернем! За все! Одним махом!

  —   За что?

  —   Ты Ленке еще когда обещал жениться, она нам все рассказала. Ведь ты был первым у нее, невинной взял! Почему слово не сдержал, козел?

  —   Ольга, не смеши! Ленка уже в третьем классе женщиной была! Говоришь, я у нее первый? Ага, после сотни! — сморщился парень и вышел из комнаты, даже не оглянувшись.

   Вскоре Ленку увезла «неотложка».

   —  Что ж делать с нею теперь? Ведь вот когда вернется из больницы, совестно будет выгонять.

   —  Да ей и уходить некуда!

   —  А родни у Ленки навовси нету?

   —  Кто знает? О том не говорили.

   —  Судя по журналу, родня есть, но не в городе. Где-то в пригороде, она даже ездила туда иногда. Но кто там у нее, ничего не говорила.

   —  Мне сказывала. Хвалиться нечем. Мать у ей инвалидка, отец — алкаш запойнай! Каб мог, свою бабу вместе с дочкой за бутылку загнал бы с радостью. Как домой приезжает, тот родитель с топором гоняется, деньги вымогает, все до копейки отнимает. Мать не вступится, ноги не держат. Этот идол окаянный, щелчком с катушек собьет бабу. Вот так и маются с им вдвух, с одним козлом. От того деваться некуда. И взамуж нихто не берет. Все только на ночь,— пожалела Ленку Настасья.

   —  Бросила бы таскаться, может, нашелся бы какой лопух! — вставила Ольга.

   —  Это от доли. Она у ей смалу корявая.

   —  Так что делать будем с нею? Вам решать, девчата! Выселяем иль поверим в последний раз? — спросил Титов.

   Девчата глянули на бабку, ждали, что она скажет:

   —  Надоть оставить. Не собака, каб во двор сгонять. Воротится, поговорим с ей. Неможно человеку без мозгов вековать. Нехай себя сдержит, глумная! Оно и нам не стоит грех на душу брать. Пущай остается! Можа остепенится шалая,— сказала Настасья, не веря своим предположениям.

   Ленка лежала в больнице долго. Почти два месяца держали ее врачи в психушке. За это время девку никто не навестил, не позвонил, не поинтересовался самочувствием. А она ждала. Ох, и многое передумала за то время, пока лечилась. Каждый день показался наказанием. Все вспомнила. И лила слезы в подушку ночами напролет.

   —  Никому не нужна, хотя все знают, что жива! Ладно, не хотите прийти, но позвонить могли же! Даже на это никого не хватило. Или похоронили все? А ведь сколько гадов в любви клялись! Единственной называли! На деле сплошная брехня! Лишь бы свое сорвать ночью. А утром, чуть свет, смывались. Даже без оглядки, не поцеловав. Отодрали, как сучку, словно нужду в меня справили и забывали, как звать. Я-то, дура, переживала из-за каждого! Стоили они того? Гнать их надо было, всех подряд! Грязной тряпкой по морде! Не то вон что ляпнул тот Краснов, вроде я в третьем классе бабой стала! Придурок! Тебе бы мою долю! Когда отец столкнул с подоконника, прямо с третьего этажа, головой вниз. Жива осталась себе на смех. С кучей переломов попала в больницу и провалялась в гипсе целый год, как раз в третьем классе. Отцу все с рук сошло. Все ж родитель, пьяный был. Почему, за что выбросил из окна Ленку, никто не