общежитие, не заморозят живую душу, не погубят в кромешной Тьме на ухабистой дороге.

   Фаина и сама не верит, что весь этот ужас ночи остался позади. Она сумела дойти до города, прийти в общежитие. Она одолела все.

   —  Пей, дочуха, чаек! Согрей душу! — поставил Поликарпович перед Фаиной большую кружку чаю и пряники.

  —   Какое счастье, что вы есть у меня! — обхватила женщина горячую кружку ладонями.

   —  Ты, вот что, сними свой балахон, сапоги, я тебе свое дам, чтоб быстрее согрелась! — натянул на нее толстый свитер, вязаные носки. И, достав одеяло, велел укутать спину. Покопавшись в сумке, достал кусок сала, хлеб, пару стылых картох:

  —   Поешь вот что есть! — положил перед Фаиной.

  —   Поликарпыч, а сам? Давайте вместе!

  —   Я недавно ел. Теперь не хочу! — соврал вахтер. И спросил хмуро:

   —  Ты что? Сама с дому сбегла, или прогнали окаянные на ночь глядя, Бога не убоявшись?

  —   Уж и не знаю, как получилось. Но сил не стало корпеть дальше. Вовсе загрызла свекруха. Достала до печенок. Сживала со свету.

   —  А что ж мужик не вступился? Иль не знал ничего?

   —  Все на его глазах было. А что толку, коль в доме не он, а мать хозяйка. Она там всеми правит. И меня решила подмять под себя, да так, что не дыхнуть. По началу поддалась. Потом силы сдавать стали. Понятное дело, брехаться начали. Она у меня петлей на шее повисла. Я ей тоже не в подарок. Так-то и нашла коса на камень.

  —   А чего не поделили?

   —  Кого там делить? Она меня впрягла как кобылу в работу! С пяти утра до полуночи. Ей не невестка, а работница была нужна. У них же ферма! Одних коров три десятка. Да быки и телята, свиней с десяток, пол сотня кур, еще огород с садом, да три участка. Все на мои плечи свалили. Свекруха только в доме успевала управляться, я со скотиной, муж на тракторе с участками управлялся, свекор ездил в город, торговал молоком, яйцами, короче всем, что давало хозяйство.

   —  Выходит, все при деле, никто не бездельничал? спросил вахтер.

   —  Если б так, не обидно было б! Ведь кроме моего мужика у свекрухи два старших сына есть. Ни в чем не помогали. Даже на покос не приехали ни разу. С огородом и тем более, тяпку иль лопату в руки не брали. А все продукты дай. Машинами увозили. Отец, вот его, мне и теперь жаль, отменный трудяга, каждый день отвозил им в город молоко и яйца. С огорода и сада везли мешками и корзинами. Ни один не надорвался, а как приходило время убрать картоху с поля, их нет никого. Враз ревматизмы, радикулиты скручивают, у невесток матки начинают выпадать, животы болят как по команде. И только одна я, как глумной бульдозер, за всех одна вламывала и черти не брали! И все молчала, Ждала, когда у них совесть проснется. Зря надеялась..

   —  А старшие старикам помогали деньгами? Ну, там на бензин иль солярку на трактор?

   —  Со стариков тянули. Это точно знаю. О помощи даже не думали. Я как-то попросила помочь с дровами для баньки, такого наслушалась, что никогда больше ни о чем не заикалась. Они такие занятые, деловые, так высмеяли меня! Назвали батрачкой полоумной, деревенской дурой и грязной свиньей. За меня никто не вступился. Ни муж, ни свекровь. Даже добавили, зачем я не и свои дела полезла? А ведь у меня два выкидыша случились. Один, когда картоху с поля носила в подвал мешками, второй — в коровнике, когда комбикорм в запарник поднимала и тоже мешки. В первый раз шестимесячного скинула, во второй уже четырехмесячный не удержался. И тут я виноватой осталась. Гнилой немощью назвали. Тут не выдержала, наехала на свекровку, высказала ей все и мужа не пощадила. Назвала болваном и бараном! Ох, и взвилась старая дура! Стала говорить, будто позорю ее на всю деревню! Одеваюсь похабно. Коров хожу доить в короткой юбке! А люди, видя такое, хохочут. А какое им дело? Коровам без разницы в чем пришла. Им главное, чтоб подоила, накормила и почистила вовремя. Ведь хозяйство немалое. Ну, коль свекровка пасть отворила, я сказала, что больше на коровник не пойду, пусть сама о скотине заботится, с меня хватит! Почему старшие невестки ни н чем не помогают, а все имеют? Чем я хуже их?

  —   И правильно сказала! — поддержал вахтер.

  —   Три дня я не выходила из комнаты, отдыхала. Нот тут свекруха захныкала. Стала базарить, что для час старается. Деньги на всех детей поровну откладывает. Вот тут я вспылила. Коль поровну, пусть и они помогают! Почему я должна на всех батрачить? Напомнила, что я городская девчонка, вышла замуж за их сына вовсе не для того, чтоб надрываться здесь! Почему не могу нормально родить ребенка, как старшие невестки? А свекруха в ответ:

   —  Я всех своих выносила. Одного с покоса в рубахе принесла, второго с картошечной борозды прямо в кофте, последнего, Костю, уже в фартуке из сарая! Все повырастали, ни с кем мороки не было. И со мной мужик не мучился. Я нарядов не имела, а тебе сколько купля-ли, ты от всего морду воротишь! Все не так! Все старомодное, негожее! У меня ни чутья, ни вкуса нет! А у тебя оно есть? Ходишь середь коров с голой задницей! Даже быки, глянув на тебя, краснеют. Люди деревенские прямо говорят, что сын из города проститутку привез. Потому тебя никуда с собой в гости не берет. Совестно! А и самим смотреть гадко! Не ходи к скотине распутной и в магазине не появляйся голиком!

   —  Чего ж раньше молчали? И люди ничего не говорили? Почему только теперь вам стыдно за меня стало? — спросила старуху и мужа. Ну, тут их прорвало. Чего я только не услышала о себе! И что я обжора и лентяйка, грязнуля и вертихвостка, брехуха и засоня, что я даю повод деревенским мужикам заигрывать с собой. И даже такое, будто приходила на покос не помочь, а хотела покувыркаться в копнах с деревенским мужичьем. Ну, тут и меня понесло. Не стала молчать Целый ушат выплеснула, душу отвела и стала собираться. Меня никто не останавливал. Боялись, что передумаю и останусь. Потому, орали еще громче, злее я в долгу не оставалась. Такой взаимностью отвечала что у них уши, небось, и теперь горят. А я по пути сюда почти все потеряла. Остыло зло. Обидно, что время потеряно. Будто все это время просидела по макушке в навозной куче. А зачем? Ведь вот давно надо был уйти, вернуться сюда и забыть всех, что остались в деревне, далеко за спиной! Поверите, Поликарпыч, у них скотина умнее и добрей хозяев, слова понимает и ценит отношение.

   —  Давай еще чайку налью! — предложил вахтер, потянувшись за кружкой.

   —  Я уже согрелась. Спасибо вам!

   —  Чего ж не поела ничего?

   —  В горло не полезло.

  —   С чего бы эдак?

   —  Пройдет, отойду и я от заморозков!

   —  Ты, ложись на диван, дочушка! Согреешься, постарайся уснуть. А утром придет Лукич, определит тебя, а ты на завод съездишь, утрясешь с работой. Там теперь два новых цеха открыли, а людей не хватает. Очень вовремя, очень кстати воротилась. А и у нас, не то койки, две пустые комнаты стоят на бабьем этаже. У мужиков и того больше. Сбиваются люди в семьи. Находят отдельное жилье. У кого-то нормально склеивается, у других не получается. Но больше удачливых. Ты помнишь монтажника Толика, какой на Алене женился? У него уже своя квартира, машину купил. Дочка бегает, скоро у них второй ребенок появится. И не только у него. Многие наши живут в ладе. Душа радуется, глядя на них,— сидел рядом и будто на ночь рассказывал сказку.

  Фаина незаметно для себя задремала под тихий, спокойный голос человека. Ей виделись сны... Веселые свадьбы, счастливые лица молодоженов и желто-багряный листопад, летящий на головы и плечи молодых. Он словно напоминал новобрачным, что молодость — пора короткая, и за нею придет неминучая старость. Что в жизни дорога всякая минута. И только любовь живет вечно, она не стареет и не уходит.

  Поликарпыч смотрит на уснувшую Фаину. Та улыбается.

  —   Спи, дочуха. Случается, не заладится что-то н жизни, зато во сне ты сызнова любима и счастлива! Пусть тебе снятся девичьи сны...

  ...— Чего ж не позвонил мне, когда она пришла? — тянул на спящую Фаину Лукич.

   —  Жаль стало будить. Время было позднее. Да и она не на улице, пристроил, как мог,— оправдывался Поликарпыч.

  —   Когда проснется, отведи в восемнадцатую комнату. Пусть там живет, а на завод о ней я и сам позвоню. Эту девчонку везде любили и теперь помнят,— взялся на телефон.