машину.

  И снова стыд обжег душу.

   —  Кругом виновата, перед всеми, всюду. Куда ни ступи, сплошная боль, грехи, вина. Как жить, если дышать нечем?

   —  Ты, присядь, зачем стоять, ведь уже дома,— указал комендант на кресло.

   —  Простите меня, Егор Лукич, я так виновата перед нами.

   —  Успокойся, Соня! Все вы здесь, как дети мои! Все разные! С радостями и горестями, всех люблю как своих. И прощаю, забывая все. И ты со временем такою будешь. Человек не может жить без прощенья, как не бывает солнца без тепла.

  —   Я не прощу Прошку! Он негодяй!

  —   Простишь со временем и забудешь его. И не такое уходит из памяти. Себя пощади. Нельзя жить злобой. Ведь мы не звери. Даже они привыкают к людям и, забыв злобу, любят нас. И ты простишь. Пей чаек, Сонюшка! Грей теплом душу! — погладил человек седую голову женщины.

  —   Лукич, скажите, где теперь мой сын? — спросила Софья на всхлипе.

  —   Он усыновлен, живет в хорошей семье и ни в чем но нуждается. У него есть мать и отец.

  —   Мне можно его увидеть?

   —  Ни в коем случае. Для тебя он потерян навсегда. Пойми верно! Ни каждую ошибку можно исправить. За некоторые приходится расплачиваться всю жизнь. Теперь и ты смирись и успокойся...

   Пронина через три дня вышла на работу в свой цех. Ее встретили так, будто она и не покидала завод. Никто ни о чем не спрашивал, но сама Софья резко изменилась. Она не давала повод к контактам. Не шутила и не разговаривала с мужчинами, никого ни о чем не спрашивала. В перерыв шла в столовую, садилась где-нибудь понезаметнее в уголке. Люди поначалу удивлялись этим переменам, а потом привыкли, перестали обращать внимание на Софью, а вскоре вовсе забыли о ней.

   Егор Лукич не выпускал из виду никого. Он первым' узнал, что Пронина подружилась со старой Елизаветой, когда-то работавшей бухгалтером на заводе, но вышла на пенсию и осталась отдыхать. Женщина жила одна, в частном доме. Очень любила свой огород, сад и палисадник, держала их в идеальном порядке и каждую осень что-то консервировала, сушила, варила и зимой доставала из подвала свои припасы, искренне радовалась, что все получилось вкусно и хорошо хранилось.

   Елизавета давно знала Пронину, еще с девчонок, когда та впервые пришла на завод. И хотя особо не общались в те годы, Софья иногда заходила к женщине за клубникой, смородиной, яблоками. Что-то покупала, чем-то угощала женщина. Вот так понемногу привыкли друг к другу. А тут у Елизаветы сдали ноги, уж ни до сада с огородом, себя бы обиходить без чужой помощи. Тут-то и пригодилась Соня. Сама взялась и привела в порядок участок Елизаветы, даже забор покрасила. Старуха была привередливой. Недаром в преклонном возрасте одна осталась. Выгнала из дома своего старика, какой выйдя на пенсию, стал забулдыгой. Ушел он к дочке, но и та не выдержала ежедневных запоев старого отца и, потерпев его с год, сдала в стардом. Тот все грозился жениться и привести в дом Елизаветы новую жену, но видно, никакую не уговорил, а через пару лет умер.

   Елизавета даже на похороны не пришла. Может, обиды удержали, а может, здоровье подвело. Старуха и в молодости не отличалась добром и общительностью. Потому, когда всерьез захворала, возле нее никого не оказалось.

   Ее дочь не любила приходить к матери. И как-то узнав о Прониной, встретилась с нею, уговорила взять опекунство над матерью за право наследования дома.

   Софья приходила к старухе не из корысти. Она убегала от одиночества. С Елизаветой могла общаться по душам, не скрывая ничего. Знала, та никуда не ходит и никому о ней не расскажет.

  Бабка много раз предлагала Софье жить вместе, переехать к ней насовсем, но Пронина отказывалась. Из общежития она быстро приезжала на завод. До Елизаветы — с двумя пересадками. Так вот и моталась баба, сама не зная зачем, к чужой старухе, какая с годами привыкла к ней, словно к родной.

   Сонька рассказала Лукичу о Елизавете. Тот похвалил бабу, что не обошла заботой одинокую. А старуха на пятом году вдруг стала таять на глазах и однажды вечером, придя к ней после работы, Софья увидела, что Елизавета умерла.

   —  Прости ты меня, что в последние часы одну оставила! Не думалось, что уйдешь,— расстроилась Софья и, похоронив Елизавету, не поспешила перейти в дом. Лишь через месяцы насмелилась. Навела в жилье свой порядок. А тут, как на смех, мужики к ней повалили. Каждому захотелось стать хозяином в доме. Помня Сонькино прошлое, были уверены, что не откажет баба, обрадуется, как подарку. Ведь сколько лет одна мается. Нот и возникали с гонором. Мол, я тебе сдобным пряником с неба свалился! Принимай и радуйся, пока не передумал.

   Софья всех этих женихов за шиворот из дома выкидывала. Никого за стол не усадила, долго не разговаривала. Всегда помнила, как высмеивали они ее раньше. А теперь о замужестве сама слышать не хотела. Обожгли душу ошибки, покалечившие саму жизнь. Не каждую забудешь, не всякую перешагнешь. Так и жила в доме Елизаветы, свыкнувшись с одиночеством. Лишь иногда приезжал к ней Егор Лукич.

   Он знал, что Софью разыскал Прохор. Хотел наладить старые отношения с бывшей любовницей, но не получилось. Подналадила его баба, так и не дослушав; за что выгнала жена и отказались дети, почему остался один, без семьи и друзей. Софья не захотела менять свой уклад и жила в доме тенью Елизаветы, не меняя в своей судьбе ничего.

   Егор Лукич много раз говорил ей, что стоило бы присмотреть порядочного человека, хозяина дому, но Софья осталась глухой к этим советам. Она старела, седела и только сама знала, что ошибки в жизни случаются роковыми, какие могут перевернуть всю судьбу и саму душу...

   Егор Лукич ни в одном дне не знал ни покоя, ни отдыха. Он постоянно был чем-то занят, об отдыхе человеку некогда стало вспоминать. Вот и недавно, позвали друзья на рыбалку, отдохнуть на природе предложили, а человек от этого отвык. Слишком мало времени оставалось для себя. А друзья заставили вспомнить. И растерявшегося, усадили в машину, поехали за город, даже не спросив согласия.

   —  Ты отвлекись, расслабься, отбрось все заботы. Не думай о своих отморозках. Обойдутся они без тебя один день. Ведь должен быть у каждого из нас выходной день. Нельзя себя к работе цепью приковывать. Ну, стоит ли вот так себя мордовать, тебя дома вообще не бывает. Жена в лицо забудет. Хоть ее пощади!

   Лукич удивился:

   —  Она вам жалуется?

   —  Пока нет. Но сами понимаем. Легко ли ей все время жить в ожидании!

   —  А у вас разве иначе? Что делать, она знала, с кем связывает судьбу. Я ей честно говорил, что ее ждет? — вспомнил то время, когда был совсем молодым.

   —  Моя тоже бурчала, что дети знают меня по фотографии. А что сделаешь, если ухожу из дома, когда детвора еще спит, а возвращаюсь, они уже третий сон видят. Выходных тоже нет. То вызов на происшествие, ю срочное задание, и так каждый день уже какой год! — пожаловался криминалист.

  —   Отдыхать некогда, скучать не приходится. Свою детвору упускаем. А куда деваться? Вот вчера повезло, вернулся домой пораньше, думал ванну приму, поужинаю по-человечески, не на ходу, как всегда. Хотел выспаться. А домой пришел, там война.

  —   С чего? — удивился Егор Лукич.

  —   Сыну всего восемь лет, а он уже курит. Совсем шкет сопливый! Жена, конечно, в крик, за полотенце взялась. Скрутила в жгут и по заднице мальчишку лупит. Тот орет, будто его убивают и все брешет, что не курит, словно взял на время подержать, у тех пацанов карманов не было. Ну, а тут я нагрянул. Спрашиваю сына:

  —   Давно куришь? А он и мне лапшу на уши крутит. Велел дыхнуть. Он рот рукой закрыл. Понятно, оттуда, как из пепельницы понесло. А ведь всего восемь лет! Дал ему по заднице ремнем, сам потом до полуночи не мог уснуть. Кто виноват, если нет времени заняться пацаном. Жена тоже работает. Вот и одичал, сам себе хозяином стал! — сетовал человек.

   —  У тебя хоть пацан, в подоле не приволокет. А у меня дочка! Всего двенадцать лет. Совсем мелкота, уже на дискотеке отметилась. Со взрослыми парнями тусуется соплячка. Уже красится под туземку. А одевается как! Будто с панели сбежала на перекур. Ну, приловил за лохмы, наподдал как положено и