котлету. Он уже взвыл, на коленки упал, прощение просить стал, а я угомониться не могу, такая досада взяла, что и не обсказать.

  —   Так чего вы теперь хотите? — перебил Лукич.

  —   Знамо что! Воротить Динку в дом!

  —   Не пустим, не отдадим! И не мечтайте! Она не ушла, ее выгнал ваш козел. И не просто вытурил, а и побил. Разве он мужик? Всего неделя после свадьбы прошла, он руки распустил на девчонку! Кто он после того? Уж конечно не мужик, тряпка!

  —   Мы его обломаем с Динкой. Шелковым станет, послушным, как телок! — обещала женщина.

   —  Э-э, нет! Вот так же отлучитесь из дома, а он за свое! Опять бутылку сыщет и на Динке отрываться начнет. Я такого ей не пожелаю!

  —   Пальцем не тронет! Слова не скажет. Он меня больше смерти боится!

  —   Но и ты не вечная!

  —   Я ее научу, как Ванятку в руках держать! Не то олово, взгляда бояться станет!

  —   А где любовь? Кому такая жизнь нужна?

  —   Слухай, мужик, а вдруг Динка забеременела? Что тогда? Иль допустишь, чтобы малое сиротой росло при живом отце?

  Лукича, будто с полета сбили, вышибли враз все доводы. И глянув на бабу, велел вахтеру пропустить, назвал номер Динкиной комнаты.

   Свекруха почти до полуночи уговаривала невестку. Но Динка не поддалась, не согласилась вернуться к Ваньке, а через три дня подала заявление на развод. Все общежитие поддержало девку. Никто не осудил. Много раз пытался Иван встретиться, поговорить, но его не подпускали к ней. Ругали, прогоняли от общежития, ребята открыто обещали вломить ему, девки обзывали. Вахта не пропускала мужика. Динка не отвечала на его телефонные звонки. Так и шло время. Девчонка ни с кем не встречалась. К ней приходила сестра Ивана, о чем-то говорила с нею, но к брату не вернула. Их официально развели в суде, и они стали совсем чужими друг другу. Но Иван снова и снова приходил к общежитию, ждал и все на что-то надеялся. Сначала над ним смеялись, а потом перестали замечать. Ему никак не удавалось увидеть Динку, поговорить с нею. С работы ее вместе с другими увозил автобус и подъезжал к подъезду с внутреннего двора. Но Ивану даже издалека не удавалось увидеть бывшую жену. И все же повезло мужику. Он не появлялся возле общежития с неделю. Так посоветовала мать. И сын послушался. Динка поверила, что мужику надоело стоять «на посту», он устал или нашел другую, но, больше не приходит, а значит, оставил в покое. Вот и вздумала сходить к подружке после работы. Та жила совсем неподалеку, даже улицу не стоило переходить. Девчонка только дошла до угла общежития, как ее схватила за локоть жесткая, крепкая рука, остановила и требовательно повела подальше от глаз прохожих, в непроглядную темень закоулков. Динка с перепугу хотела крикнуть, но уже. две руки легко развернули ее и прижали к груди:

   —  Дина, прости, родная! Я дурак, но люблю тебя больше жизни. Не могу! Если не вернешься, наложу на себя руки. Я без тебя не человек! Виноват! Но я и впрямь бросил пить! Без тебя ничто не мило и белый свет не нужен! Только ты мой свет и жизнь,— обнял девчонку так, что той дышать стало нечем.

   —  Ванька! Задавишь меня, медведь! —сказала, едва  тот ослабил руки.     

   —  Прости придурка! — схватил на руки и побежал с Динкой к своему дому.

   Девчонка пыталась вырваться, но человек держал крепко. Слишком долго ждал этой встречи, слишком соскучился.

   —  Ванька, пусти! Я не верю тебе! Слышишь, я все равно уйду от тебя! — вырывалась Динка.

   Иван остановился лишь на парковой аллее. Опустил с рук девчонку, привел к скамье, усадил на колени:

   —  Малышка моя, не ругайся, давай посидим тихо, как до свадьбы. Я подлец! Хочешь, умру, может, тогда поверишь, что любил тебя!

   —  Раньше, может, любил,— ответила тихо.

   —  Я всегда тебя любил! И когда меня не станет, тоже буду любить. Никому тебя не отдам! — целовал Динку как когда-то до свадьбы.

  —   Вань, мы слишком далеко ушли друг от друга. Нам уже не сблизиться никогда.

   —  Кто сказал такую глупость? — удивился Иван.

   ...Парковая скамья все слышала и видела. На своем

веку познала много всякого, и смешного, и грустного. Вот и эта пара чудаков рассмешила. Динка делано вырывалась, обижалась, но Иван был настырен. И своего добился.

   —  Тебе просто баба была нужна,— упрекнула девчонка.

   —  Да этого добра на каждом углу хоть лопатой греби. Мне только ты нужна, моя жена! И никакая другая! Это точно! Пошли домой, голубушка! Будет дурить! — повел Динку знакомой дорогой за руку. Та уже не вырывалась, спокойно шла рядом.

   Егор Лукич и вся обслуга общежития поняли и одобрили возвращение Динки к мужу и свекрови:

  —   Правильно сделала. Все ж бабе надобно уметь прощать. А мужика в руках станет держать, гонору тож предел нужен. Уж Ванька побегал за ней, теперь пить побоится, чтоб навовсе бабу не потерять,— говорила Анна.

   Но молодежь Динку не одобрила:

   —  Зря простила отморозка! Уж такого шутя могла найти. Зачем повадку давать придурку? Я бы не забыла, как по морде надавал и выбросил хуже собаки,— говорила Наташка.

   —  Потому тебя не простили, и никто не подумал вернуть домой. Дала свекрухе в морду, тебя вышвырнули насовсем. И не смотрят в твою сторону. Вот и думай, кто из вас дурнее, ты иль Динка? Ванька ее каждый день теперь с работы встречает. А какие счастливые идут домой! — завидовала Полина отчаянно.

   —  Не-ет, надо было помурыжить с год. Чего так быстро простила его?

   —  Видать, любила! — вздохнул кто-то украдкой.

   —  Небось, подарок ей принес кучерявый. Динка глянула и обомлела, враз обиду забыла! — высказалась Полинка.

   —  Ага! Он за подарком далеко не ходил. Из порток достал! — хихикнула Дашка.

   —  Это верно! — рассмеялись девчата дружно, с сочувствием оглядев ничего не понявшую Полину.

   Девка вот уж несколько месяцев вздыхала по красавцу Яшке. Тот был любимцем всех заводских девчат и женщин, в каждой комнате общежития был желанным гостем. По нем вздыхали многие. Кому, какой девке не объяснялся в любви этот ловелас? Даже престарелых уборщиц не обходил комплиментами, за что те особо тщательно убирали в его комнате. Они обожали парня за веселый нрав, за доброту и отзывчивость. Умение вовремя пошутить, развеять бесследно хандру и скуку, сделали его первым человеком в общаге. Он умел найти общий язык с каждым, а потому даже несговорчивые вахтеры разрешали Яшке протаскивать в общагу девок с панели и там он устраивал веселуху до самого утра, до прихода Лукича.

   Как бы ни гудел весь этаж, развлекаясь с потаскушками, никто не засвечивал Яшку коменданту, не закладывали и не выдавали, понимая, что тот старался не

только для себя. Ведь путан пускали по кругу. И все желающие могли воспользоваться бабами досыта, получить недорогие ласки, почувствовать себя мужиками.

   —  Эй, дружбаны! Налетай, покуда теплые! Хватит дрыхнуть! Бабье возникло! Выбирайте «телок»! Не то расхватают всех!—будил ребят, мужиков, те растаскивали девок то койкам, выключали свет.

   Шурша деньгами, путаны уходили в другие комнаты. Где-то их угощали вином и сигаретами, в других пользовали, не давая передышки, под хриплые или удалые песни магнитол хмелели мужики от вина и потных ласк. В лица не вглядывались, имен не запоминали и зачастую даже не знакомились. К чему соблюдать этикет, если через час расстанутся и не увидятся долго, быть может, никогда.

   Путанки хорошо знали свое дело и не теряли время зря. У них каждая минута на счету. Они знали, чем больше клиентов, тем выше заработок, а потому не смотрели на внешность и возраст. Какая разница? Способен оплатить свою похоть, значит, мужик!

   Сам Яшка, приводя шлюх в общагу, редко пользовался их услугами. Ему по горло хватало своих девок. Никакая ему не отказала и не оттолкнула от себя. Их он пользовал на чердаке и в подвале общаги, во