высох в щепку. Ну я и завалил работой. Показал, что не только могилу, а и дом в порядок привести надо, заставил, убедил помогать тебе с ремонтом. Понемногу раскрутился, оживать стал, отлепился от могилы и теперь, сам знаешь, на заявки ходит, сам зарабатывает. Вот хочу нынче уговорить, чтоб на шофера выучился, и купить машину. Пускай не новую, с рук, но свои колеса уже дозарезу нужны. Легко ль в наши с тобой годы пехом через весь город ходить. Не столько работа, сколь дороги выматывают и отнимают время.
—
А моя Тонька уже про чебуречную галдит. Колька скоро в школу пойдет, баба устала за копейки вламывать. Решилась уйти с детсадовской поварихи, свое дело начать хочет, да не знает с какого конца к ему подступиться? — хмурился Петрович.
—
У ней еще есть год в запасе. А вот моему спешить надо. Годы его идут. Вон уж всю башку инеем обнесло. Семью заводить надо. Он же на баб и не глядит…
—
Откуда ведаешь?
—
Ты что слепой? Вишь Тонька отворотясь к нему жопой спит, он даже не повернул ее к себе.
—
Тонька не баба, соседкой держит, не боле. А и ее нынче ништо не тревожит, тож никого вкруг не видит. Живет, ровно кобыла в стойле.
—
Корявая у нас детвора! Нету света в их судьбах, ровно жизнь взаймы дадена им от Бога. Гляжу на них, и сердце болит. Все как ледышки по зиме, ни к кому тепла в душе не имеют. А может, и не было его у них никогда, — загрустил Михайлович.
—
Выходит, мы их проглядели…
—
Ой, дед, а ты уже тут, за нами пришел? А я сказку про зайцев слушал и заснул. Даже не помню, как получилось. Зато во сне всех зайцев на санках катал. А они такие смешные, даже говорить умели, — вышел на кухню Колька и, сев на колено к Петровичу, попросил:
—
Ну, уговори мамку народить братика!
—
Ты што, вовсе рехнулся? Не мели зряшное, глум- ной. Лучше мы тебе компьютер купим! Сговорились?
—
А можно братика и компьютер?
—
Хто много хочет, тот ни хрена не получит, — цыкнул Петрович на Кольку.
—
Ну
ладно,
тогда я сам завтра свою ребенку принесу!
—
Што? Где ж возьмешь? Когда успел? — заикался Петрович.
—
Найду! Надоело мне одному!
—
Цыть, замолкни, не неси дурное! Вырасти сперва сам. А уж потом про детву. Не повтори моей глупости. Детва должна жить в радости…
Глава 5.
БЕРЕНДЕЙ Но как бы ни старались мужики обходить в разговорах острые углы, они поневоле на них наталкивались, и тогда возникало неловкое молчанье. Не хотелось ворошить прошлое, будить больную память, но недоговоренность мешала обоим. Никто не решался нарушить первым то, о чем не хотелось вспоминать. И все же время неумолимо потребовало внести ясность во всем, расставить точки в минувшем, чтоб не спотыкаться душой на сомненьях и неизвестности, случившейся в прошлом.
Вот так и сегодня оказались они вдвоем в пустом, необжитом коттедже, холодном и мрачном, как могильник. Целую неделю работали молча, делая каждый свою работу. Лишь к полуночи валились на матрацы и, забыв обо всем на свете, будто в яму, проваливались в сон одетыми.
Но сегодня другое дело. Закончен камин в громадной столовой. Горят в нем березовые дрова, Петрович сжигает стружку, щепки, весь мусор, что собрал после себя веником. Тепло быстро пошло по комнате. Мужики сели на скамью перед камином, смотрели на веселое пламя.
—
Ты все о чем-то хочешь спросить меня? — повернулся Михалыч и вприщур оглядел Петровича.
—
Верно приметил, Андрюха! Так я и не допер, почему нас в Сосновке разлучили? Иль сам от меня отлепиться схотел, иль подбил кто ненароком? Пошто такое отмочил? — спросил Петрович хмуро.
—
Иль ты забыл, что от нашего желания там ничего не зависело. Кто мы были? Ссыльные, потому нас ни о чем не спрашивали. Затыкали нами всякую дыру, как худую задницу. Вот так и я попал на лесосплав, как ведмедь в чужую берлогу, ни хрена не понимая. А ты знаешь, что это такое быть на лесоповале чокеровщиком, а еще плотогоном?
—
Не, не слыхивал, ей Богу!
—
Это все равно, что к черту в зубы попасть! Я даже не мечтал о воле. Только во снах ее видел.
—
За что ж тебя туда упекли?
—
Ты помнишь первого председателя сельсовета?
—
То как жа, Тараска? Редкий падла и хорек, сколько нервов измотал, без счету! Все грозил сгноить в болотах. Да не успел, самого волки сожрали.
—
Вот по его воле оказался в берендеях, так лесных людей называют повсюду.
—
А за што?
—
Помнишь его блядскую привычку сморкаться ни «в платок, как все люди, а в кулак. Потом стряхивал! с ладони, и это летело на кого Бог пошлет. Вот так то однажды на меня угодил. Ну, другие молчали, а я не смог и завелся, что называется с полуоборота. Все ему вылепил, как на душе было. Назвал по всякому. Люди смеяться стали. Он и сказал, мол, не зря твой подельщик Василий, это ты, умоляет избавить от меня, потому что я подбил Ленина изгадить, а мол, Петрович вовсе ни при чем был. Просто рядом стоял. А на суде ничего о том не сказал, думал, срок на двоих разделят, а его за групповуху умножили вдвое. Вот только моя тень тебе мешает. Все что случится в деревне, на обоих валят. Видно, пришло время уступить Петровичу и разделить вас насовсем. Ты, как я вижу, даже в ссылке ничего не понял и представителя власти оскорбляешь на работе! Неужель думаешь, что это даром тебе сойдет?
—
Да сбрехал пес! Ни об чем с ним никогда не говорил и не просил! Ты ж помнишь, я с мужуками Сосновки в тайге лес валил, чтоб дома строить. Воротился с тайги, а тебя уж нет. Я к деревенским, куда Андрюха подевался? Они в ответ, мол, увезли ево, а куда, испроси председателя. Он ведает. Когда его приловил тот и брехнул, что ты на власть нес непотребное. Потому нынче наказание тебе посуровело. Не как ссыльный, а политически неблагонадежный свой срок отбывать станешь. А коли я тебя защищать стану, то и сам загремлю туда, откуда на волю только наперед ногами выносят. Короче, застращал! Но так и не брехнул, куда тебя засунули.
—
Чего ж других не спрашивал про меня?
—
Как так? Кажного донимал. Последний, што Фомичом прозывался, так и брехнул, что нет тебя в документах. Нигде не числишься. Выходит, что убили или сбег. Про лесоповал нихто не признался. А писем от тебя не было.
—
Писал. Много их послал в Сосновку, да только ни одного ответа не получил. Уж как я тебя в них материл, поверил, что ты меня подставил. А сам, небось, кайфуешь на воле, предал и забыл меня.
—
Разве с дому не получал вестей? Ить твои прописали, што я в ссылке!
—
Не получал из дома писем. Ничего не знал. Единственное за все время, на шестом году пришло. Оно мне глаза открыло. Прости меня, Петрович, но все годы проклинал тебя и своим отписывал, коль сдохну на лесосплаве, то моя смерть повиснет на тебе.
—
А я при чем? Ни сном, ни духом не виноватый, худого слова на тебя не обронил.
Вы читаете Вернись в завтра
