—
Успеешь выдрыхнуться! Я вот вам письмо от Розы какой день в кармане ношу!
—
Сдалась она мне! Ну хто я ей! Улетела она в свой Израиль, ну и лады. Я об ей не сохну. Какое мне дело до заграничной бабы? Стоило по пустяку сон сбивать? Ну и дура ты заполошная, — смотрел с укором на бабу.
—
Петрович! Миленький, ну, проснись, котик, мне с тобой посоветоваться нужно! — внезапно сменила тон Дарья и будто теплой водой умыла душу человека:
—
Враз миленьким сделался! Ну и плутовка баба! — рассмеялся мужик и встал с постели шустро, будто отдыхал всю ночь.
—
Ну, чево у тебя стряслось? Выкладай!
Степановна подала письмо Розы.
—
То Михалычу отдай. Ему она пришлась по душе, а мне без надобностев. Ты про заботы проскажи, чего прибегла ровно угорелая? — присел рядом с Дарьей, та тихо заговорила:
—
Понимаешь, у нас на работе комиссия была. Все склады проверили, документы подняли. Вроде все в порядке, а директрису уволили. За что, про что, никто не знает. Официально сказали, будто на пенсию кебинизировали. Но ведь справлялась она. И неплохо!
—
А мне какое до ей дело? — перебил Петрович.
—
Вася! Так меня заставляют принять базу! — дрогнули руки бабы.
—
И што? Какая там получка?
—
Да разве в ней дело? А вдруг не справлюсь, не сумею, что тогда? На весь свет опозорюсь! — задергался подбородок бабы, и Петрович увидел, почувствовал, как боится она внезапной перемены.
—
Стало быть, в директоры тебя производят? — уточнил посерьезнев.
—
Ну да…
—
Так ты с пеленок ей родилась. То твоя судьба с изначалья. Припоздали малость, нуда свое возьмешь. Не пойму, чего пужаешься. Если ты не сладишь, другим вовсе браться нечего. То твое место. Иди и не раздумывай. У тебя все склеится как надо и не сумлевайся. Слышь, Дарья, лучшего начальника чем ты и не сыскать. Ты ж на той базе смолоду, все наскрозь ведаешь, нихто не заглумит голову. Сама любого обставишь. И не раздумывай, соглашайся, покуда берут.
—
Ты так думаешь?
—
Уверен, как в себе!
—
А я боюсь!
—
Заяц тоже пужается, но зайчат стружит. За им трусливым, смелые волки плодиться не поспевают. Чево тебе страх одолел? Такая гром-баба, а директорства спугалась. Тебя вся улица, как молнию обходит!
—
Васек! Я только женщина! Может внешне грубая, от того что защищаюсь, как могу. А в душе такая же как все. И слезы лью, и переживаю, и ночами не сплю, неспроста конечно, другим есть с кем посоветоваться, я кругом одна.
Василий Петрович слегка придвинулся к Степановне:
—
Оставайся какая есть, наша королевна! Тебе б поболе тепла, эх и женщина получилась бы! Слышишь, Дашутка? Може став начальницей, сымешь телогрейку, и не токмо с плеч, а и с души. Чтоб завсегда оставаться женщиной, какую я во снах и поныне вижу.
—
Будет тебе, Вася! Я ведь по делу пришла. А ты вон куда сворачиваешь, — отодвинулась Степановна.
—
Ты по делу, я по жизни, у каждого своя правда за спиной стоит. Разберись нынче, что важнее. Ведь все мы человеки. Но я не навязываюсь, помню свой шесток и не стану докучать.
—
Спасибо, Васек! Мне очень дорог твой совет. Теперь проще решиться будет. А письмо Розы возьми, не откидывай. Оно вам обоим написано.
Петрович, едва ушла Степановна, забрал письмо Розы и пошел к Михалычу. Тот тоже не спал. Пил чай на кухне.
—
А ты чего один, как сыч? Кто помешал кемарить? — удивился Петрович.
—
Тихо ты! Вона глянь в зал. Чего еще скажешь? — слегка приоткрыл дверь. Василий заглянул и оторопел.
На широченном диване лежал, раскинувшись, Федька. Рядом с ним, прижавшись к мужику накрепко, обняв его за шею, спал Колька, уткнувшись головой в подмышку. Даже ногу закинул на человека. На том же диване, повернувшись спиной к Федьке, спала, посапывая, Тонька. Она все сделала. Но устала, ее сморило и, присев на минуту, уснула женщина. Уж так случилось. Следом за нею уснули мужчины. Они и не подумали закрыть двери в дом. Им некого было бояться и стыдиться, нечего скрывать.
—
Вот такая она жизнь, — глянул Михалыч на Петровича. Тот растерялся, не знал, что сказать, но вовремя вспомнил о письме:
—
Во! Дарья принесла. Говорила, навроде нам Роза отписала. Читай! — подал конверт Андрею.
—
Привет, ребятушки! Здравствуйте и прощайте, так уж сложилось, что не пришли вы проводить меня, не сочли нужным или оказались занятыми, кто знает. Это письмо я пишу уже в аэропорту, пройдя регистрацию. Понимаю, что вы уже не приедете. А жаль! Вы стали моими знакомыми, каких буду все время вспоминать и если честно, вас, казалось бы случайных знакомых, мне будет очень не хватать в моем благополучном Израиле.
—
Особо запомнился мне Андрей. Прямолинейный, упрямый спорщик, он понравился мне своей искренностью и открытостью, как жаль, что мы мало общались. Доведется ли встретиться когда-нибудь еще, не знаю, но я бы хотела увидеться. Может мы и впрямь стали бы друзьями. Об одном очень прошу вас обоих, не забывайте Дарью, навещайте ее, не оставляйте одну, потому что одиночество для нее страшнее смерти.
Это я знаю по себе. Можно остаться несчастным в своей семье. Но у нее нет никого. Поверьте, эта женщина живет на пределе своих возможностей. Поддержите ее, очень прошу вас. Я буду рада, если вы найдете время и напишите мне, как идут дела, как складывается жизнь. И очень прошу, не унывайте, не впадайте в депрессию, подольше оставайтесь такими, какие есть — самими собой. Мне будут дороги ваши весточки. Ведь они, как лучик солнца с моей Родины будут греть и поддерживать меня всегда. Дай Бог, чтобы запас тепла в ваших душах никогда не кончался. Целую обоих, наши козлики, озорные мальчишки, дорогие мужички! Пишите! Вот вам мой адрес…
—
Дай-ка сюда письмо! — попросил Михайлович и, взяв исписанный листок, вложил его в конверт, сунул в нагрудный карман рубашки.
—
Надо навестить Степановну, — глянул на Петровича, тот рассмеялся:
—
Она нынче сама у меня отметилась. Как отворила варежку, я и про сон запамятовал. Сдернула с койки за самую задницу и за пазуху напихала матюков. Такая нигде в сиротах не приморится. Это ж Степановна! Черт в юбке, гром-баба! Об ком печаль? Она, коль надобно, сатану с погоста выдернет и заставит пред собой на цирлах крутиться. Ежли она слабая, то кто другие?
—
Все форс, кураж, а хвати ее серед ночи, вся в соплях будет. Держится баба пока на людях, — не согласился Андрей.
—
Мне б свои мороки с плеч скинуть. Покуда с тобой работали, сколько времени прошло, пора пришла деревню навестить. Как в ей мои криворылые шишиги маются? Живы иль нет? Серафима, так хрен с ей, а Катька моя кровина. Жалко, глянуть надо.
—
Что им сделается? Найди им дело, чтоб пить бросили. Как я с Федей сделал, когда с зоны воротился! Он же на погосте у Коли чуть не ночевал. За неделю шкелетом сделался, весь
Вы читаете Вернись в завтра
