И как? Пришли? — рассмеялся Михайлович.

Ага! Почти половина появилась. Слава Богу, что ни все, не знаю, чтоб мы с ними делали б. Наши, едва появился клоун, мигом расслабились. Он из кармана бутылку достал и сделал вид, что выпивает. Мужики враз его за своего приняли. Кто-то огурец ему дал на закусь, другой кусок сала. А третий из кармана свой стакан достал, потребовал, чтоб клоун поделился. Но тот вовремя убежал. А тут на арену обезьян выпустили. Наши мужики уже успели глотнуть и тех мартышек за баб приняли. И давай их отлавливать. Какую за хвост, другую за лапы. Дрессировщики не поймут, что происходит, стали прогонять мужиков с арены. Но не тут-то было! А люди вокруг хохочут, думают, что так и надо в представлении, что все идет по программе. А наши вовсе оборзели. Особо трое грузчиков. Один поймал обезьяну, что за барабаном была, самая большая, давай ее тискать, целовать, хватать за все места. Ну, обезьяне не понравилось такое обращенье. Она как подвезла в ухо, тот грузчик в зал улетел, там его своя жена поймала и добавила. А двоих других некому было успокоить. Один кривлялся перед мартышками, корчил рожи, кривлялся и просил, чтоб они поцеловали его. Уж и не знаю, как поняли, но подскочили и стали раздевать. А он, ну как на грех, без нижнего белья оказался. Ох, и наподдали, за то чтоб пил, но меру знал. Не пропивался б до исподнего. Обоссали его мартышки с головы до ног на глазах у всех зрителей. Третий самым везучим оказался. Напоил обезьяну самогонкой. Он ее в кармане с собой принес, «мерзавчика». Той обезьяне много ль надо? Глотнула пару раз и нашего грузчика за своего негра приняла. Всего обцеловала всюду. А потом стала раком, потребовала, чтоб и он тоже самое сделал. Уж и не знаю, чем кончилось бы, если б в это время на арену не вышли медведи. Мужик как увидал, мигом протрезвел. И с арены бегом припустил. Но мартышку схватил подмышку, решил с собой прихватить. Говорил, что уж очень ласковая. Да отняли, не позволили уволочь. Зато директриса с тех пор даже вспоминать не хочет о культурных мероприятиях. Она вскоре после того посещения цирка половину мужиков уволила за пьянство. Новых набрала. Но и эти не лучше прежних. Такие же алкаши! Разве стоит наших возить в цирк? Это обезьян надо к нам звать, чтоб настоящее представление увидели. Было б им чему поучиться у наших мужиков. Они с обеда как встанут на четвереньки, до самого вечера опомниться не могут. Спьяну свой блевотин на закусь пользуют. Попробуй заставь обезьяну повторить этот трюк, ни за что не получится! — смеялась Дарья.

А ить не с добра такое! Глушат мужики ту боль, што сидит внутрях. Ить получки крохотные, на их семью не продержать. Вот и пьют, чтоб забыть единым махом все свои беды, что перестал быть хозяином в семье, потерял к себе уваженье бабы и детей. Воротить такое не кажному везет, вот и опускается люд спьяну, кто куда, на диво обезьянам.

Ну, Петрович, ни все так! Вот мои соседи, какие выше этажом живут, те из Борисова переехали. Сам хозяин работал на спичечной фабрике. Пил до галлюцинаций. Ему уже зеленые черти виделись, он их по имени каждого знал. И хотя в семье пятеро детей росли, получку до дома не доносил. Всю до копейки пропивал по пути. Все так и думали, что недолго ему жить осталось. Белая горячка дело не шутейное. А тут возвращался с работы зимой, а ноги подвели. Заклинило их, не может шагу сделать с места. Прислонился к какому-то дому, просит прохожих помочь домой добраться, а на него никто не оглядывается. Человек уже упал в снег, замерзать стал. Понял, спасенья нет. Конец ему приходит. А тут священник идет со службы. Помог он мужику домой добраться, такси для него остановил. Когда в дом завел, сказал человеку.

И ты созданье Божье, вспомни, для чего живешь, обратись к Господу за вразумленьем и помощью…

А вскоре он с семьей переехал в Израиль. Он бросил пить, вылечился, работает таксистом, нормально живет и уже перевез мать к себе. О прошлом даже стыдится вспоминать. Очень жалеет, что так долго непутево жил. Но сумел взять себя в руки. И сам не знает, ситуация того дня, или священник помог образумиться. Но ведь теперь он хорошо получает, прекрасно устроился, а до сих пор даже пиво в руки не берет. Сам себе запретил однажды. Я тоже не верю, что трудно взять себя в руки. Нужно только очень захотеть…Легко ничего не дается! — подсела Роза к Петровичу и спросила:

Верно говорю, Василек?

Ты хочешь доказать, што токмо в твоем Израиле наши мужуки в обрат людями становятся! Шалишь, бабонька! Я с таким не согласнай. Не нюхал я твою Тель-Авиву, и хочь пережил горестев немало, с копыт не сбился и завсегда в человеках обретал. Коль мужик себя уважает, он не упадет, где б ни жил, здесь иль в Израиле, там тож свои алкаши имеются, как и повсюду. Вона аж в Африке нашу водку любят. И у вас она имеется, и пьют ее. Ну, может, лучше свою меру помнют. А чтоб единые трезвенники в Израиле дышут, в жисть не поверю. Не базарь лишку. Я старше чем ты и ведаю, коль человек в своем дому не смог себя одолеть, не будет с его толку нигде. И не глуми голову.

А я и не настаиваю ни на чем. Рассказала что есть, что видела своими глазами, ну да видно не ту тему завели. Ведь сегодня день рождения, а мы все о серьезном и грустном.

То верно. Нынче у нас все хорошо и складно. Ну, какой у мине конфуз приключился намедни, аж совестно сказать, — заранее покраснел Петрович и продолжил.

Нынче в магазинах всяких товаров прорва. Иные знаем, а другие — нет. Ну, а тут приперло чего-то Тоньке купить на день рождения. Я не спросимши, чего ей надо, в магазин галопом побег. Хожу по ем, к товару бабскому присматриваюсь, а сам ни шиша не сображу, што лучше взять? Штоб Тонька зашлась от радостев. Ить ей за всю жисть, окромя оплеух и тумаков, ничего не дарили. Вот я и разглядываю всякие кохты, юбки, короче даже исподнее краем глаза глянул. А самому совестно, на меня женщины оглядываются и хохочут промежду собой. Вот одна ко мне подскочила и спрашивает:

Что желаете?

А я как на грех, бабное белье смотрел. А та продавщица спрашивает:

На себя прикиньте, я думаю, вам подойдет. Рисунок веселый, рубашка чуть выше колен, как раз по моде!

Да што ты несешь? Г

де

видывала, каб мужуки бабье белье носили? А она мне в ответ:

Бывает! Мы давно не удивляемся ничему. Я думала, что и вы не традиционной сексуальной ориентации.

Я глаза выпучимши стою, не понимаю ни хрена. Почуял подвох, но не знаю, какой, и говорю ей, мол, чего ты нагородила, я не знаю, мне для внучки подарок купить надо! Вы б слышали, как та девка рассмеялась. Сказала, что за распутного озорника меня приняла. Но потом подмогла выбрать Тоньке подарок, хочь и не у ней, в другом отделе. Долго меня девки мучили, а и я их извел. То лифик приволокли, какой токмо корове нацепить сподручно, то трусы — одни на троих. Я заморился с ими. Глядь, а вкруг нас ужо полгорода людей сбежалося и все глазеют на нас, смехом давятся, как я бабные лифики и трусы на себя в три раза накручиваю. То колготки принесли, их почти до горла мне хватило. Я уж вконец вспотел, а девки ночную рубашку притащили. По низу в кружевах, сверху две тесемки. Развернул и не понял, а где рубаха? Короче, вышла к нам сурьезная женщина, видать она в том магазине главная, враз мине уразумела. И вместе с теми девками подсоветовала купить пуховой платок. Тут ни размеров, ни фасонов подбирать не нужно. Взял его, принес домой, так моя Тонька и спать в ем готовая. Уж как радовалася внучка. А я тех баб благодарил, что не погнушались подмочь, вот так-то вместях порадовали мою внучку. А и много ли бабе надо? Немного заботы, малость тепла и доброе слово. Оно хочь загранишной иль нашенской бабе, ой, как нужно, — улыбался Петрович.

Когда мужчины вышли на крыльцо перекурить, Михалыч, наклонившись к самому уху Петровича, тихо сказал:

А знаешь, наша Дашка куда как лучше этой залетной. Хвалит свой Израиль, а в отпуск сюда примчалась. Ни на Канары, ни на Гаваи, в Россию! Коль у нас плохо, чего ее черти принесли?

У ней детва тут, из-за них возникла.

Закинь! Этой бабе дети давно по боку. Сдается мне, что она мужика здесь