что я еврейка. Пошла к директору и тот велел мне написать заявление об увольнении по собственному желанию. Как мы бедствовали и голодали, даже теперь вспоминать больно. Но я уехала в Израиль. Не потому, что искала легкой жизни, муж воспользовался случаем, вернее, ситуацией, и выгнал меня, сказав, что я причина всех семейных? несчастий и мне нельзя жить со своими детьми, если желаю им добра. Мои дети поддержали отца тем, что не возразили ему ни слова. Никто не попытался защитить меня. И я списалась с родителями. Вскоре пришлось уехать. В своей семье создали такую обстановку, что каждый день стал мукой и непосильным испытанием. Мою койку из комнаты вынесли на балкон, потому что муж развелся и стал приводить женщин. Ванную и даже кухню от меня закрывали на ключ. Зачем? Я и до сих пор не поняла. Зато когда уезжал в семье устроили небывалый праздник. Я держалас до последнего, пока ни села в самолет. Уж там ревел до самого Тель-Авива. Ведь не просто уехала, меня выгнали отовсюду! Нас называли предателями, но были сами гонители? Я целый год приходила в
себя
и все не могла успокоиться. Хотя сразу устроилась на работу, неплохо зарабатывала, спасло то, что в Израиле не осталась одна. У меня появились хорошие друзья, какие тоже не с добра переехали в Тель-Авив. У нас образовалась своя колония переселенцев, беженцев, эмигрантов из России. Нам помогали адаптироваться, выучить язык. И я постепенно вжилась в новое окружение. В том помогли родители.
—
Они живы? — поинтересовался Михайлович.
—
Слава Богу! Оба живы и здоровы, — улыбнулась женщина.
—
И давно в Израиле живешь?
—
Без малого двадцать лет! Конечно, давно могла б вернуться в Россию! Но не хочу зависеть от конъюнктуры политиков. Кто за них поручится, что им завтра стукнет в голову, и не скажут ли как тогда — евреи, убирайтесь домой, в Израиль! Мне уже пятьдесят. Я не хочу снова стать переселенкой и начинать жить заново…
—
А как же детва?
—
Время все определило. В Израиле к детям относятся правильно. Их не держат в пеленках до старости. Достиг совершеннолетия, живи самостоятельно. И не жди помощи от родителей, не надейся на их поддержку. Я с этим смирилась, а потом согласилась и восприняла. Хотя и не сразу. Какое-то время помогала, высылала вещи, деньги, писала, но потом убе
дилась,
что это игра «в одни ворота», и стала жить для себя, как все меня убеждали. Вот тут-то и спохватились детки. Они уже привыкли получать от меня поддержку, тут же все оборвалось, заголосили дуэтом,
каждый
день стали писать. А мне уже отвечать не
хотелось.
Почему, когда я страдала, они не вспоминали и забывали, что у них есть мать и она жива? Так вот и сыграла в молчанку с ними несколько лет. Решила, пусть сами научатся выживать, самостоятельно, иначе никогда не станут людьми.
—
Так они ж при отце жили? Нешто он им не подмог? — удивился Петрович.
—
И с отцом у них не сладилось. Выгнали и его с очередной потаскушкой, а трехкомнатную квартиру разменяли на две одинарки. Так и живут в них до сих пор, хотя у обоих появились дети. Ютятся как муравьи. Ну, да их проблемы решать не собираюсь. А и к себе никого не зову. Отвыкла от них, отболела. Теперь уж совсем иначе на все смотрю. Нельзя жить надуманными условностями…
—
А мужик твой жив?
—
Куда он денется? — рассмеялась Роза.
—
Видела его?
—
Ну да! Мы недавно с Дарьей в ресторане были. Отмечали мой приезд. Так вот и бывший там оказался. Глянула, едва узнала козлика. Совсем замухрышкой стал. Куда что делось? Облинял и выгорел. В морщинах, как в паутине, будто дворовый кот с помойки, весь грязный, сальный, потрепанный и помятый. Меня он мигом узнал. Помнишь, Даш, как подвалил к нашему столу поганец?
—
Ну, как же! Круто ты его отшила тогда. Он не знал, куда ему поворачиваться! Ослеп вконец. Хорошо, что баба
помогла.
Подскочила фурией и мигом за шиворот прихватила. Обозвала лидером, мудозвоном, из кабака пинком вышибла. После такого хоть стреляйся. Теперь ему в городе нигде не покажись!
—
А ведь было время, когда он меня унижал. И тоже брал за шиворот. Мне некуда было деваться. Виновата оказалась лишь в том, что родилась еврейкой. Хотя понимала, ни в том причина. Это был только повод к развязке, — вздохнула женщина.
—
Ты все еще любишь его?
—
Да что ты? Давно отгорела. Жаль лишь годы. Их не вернешь, а жизнь слишком короткая и в ней уже ничего не исправить.
—
А пошто другого мужука не завела? — поинтересовался Петрович.
—
С мужиками нет проблем. А вот мужа уже не надо! Женщина живет и цветет, пока свободна от семьи! И только в ней получает она все болезни, горести, беды и всякий день понемногу умирает. Но это никого не чешет. Потому что в семье каждый живет эгоистом и тянет одеяло на свои плечи. А до того, кто рядом, никакого дела нет. Не удержал одеяло, замерзай и умирай, потому что нельзя в этой жизни быть добрым и слабым. Такие всегда мало живут.
Мужчины, слушая Розу, переглянулись. Женщина говорила горькую правду. Обо всех…
—
Ну, ладно, завелись базарить про тяжкое. А ить не на поминках, на день рожденья пришли. Зачем хозяйку в скуку сунули? — вспомнил Петрович.
—
Молодчага зайка! А ну, давай оторвемся по полной программе! Прочь всех мужей! Пусть будут хахальки! Пошли потанцуем! — поставила лихую музыку, выдернула с кресла Петровича, поставила его посередине зала и пошла нарезать круги вокруг него резвой кобылкой, подергивая ягодицами в такт музыке.
—
А ну, Петрович, не оплошай, не подведи! Шевелись шустрее! — подбадривал Михалыч друга. Тот смотрел на Розу крутыми
от
удивления глазами и пятился спиной к стене. Ему казалось, что вошедшая в азарт женщина собьет его с ног одной сиськой, а если вторую не придержит, и вовсе устроит сотрясенье мозгов. Баба оказалась на голову длиннее Петровича, и это обстоятельство серьезно пугало человека. Он не умел танцевать как Роза, а потому мелко и неуверенно перебирал ногами, смотрел, как ему вернуться в кресло. Но тут встала Дарья и вытащила за собою Михайловича. Тот засучил ногами, застучал пятками, хлопал себя по ляжкам и заднице, крутился бесом вокруг женщин, ухал, присвистывал, танцевал вприсядку и не давал Петровичу попасть задницей в кресло:
—
Давай, Васек! Вспомни молодость, ведь были когда-то и мы рысаками! — попытался изобразить цыганочку, но не удержался на ногах и упал, ударился коленом. А тут, как на грех, брюки по шву лопнули. Ну, совсем конфуз.
—
Ладно, кролики! Бывает! Лопнули штаны, их зашить можно. Плохо, когда душа в куски рвется, это не заштопать. Давай свои портки, посиди немного в кресле и радуйся, что яйцы не оторвались, никто их не отдавил и сам ты весь в целости! — ушла Роза из комнаты хохоча, унося с собою порванные брюки.
Вскоре все забыли о незначительном конфузе. Соседи смеялись, шутили, словно все годы жили бок о бок неразлучными друзьями.
—
Слушай, Васек, а я и не знала, что Тонька — твоя внучка и переехала к тебе из деревни. Здесь, на нашей улице, все бабы судачат, что ты привел молодую бабу и даже сумел заделать ей ребенка на старости лет. Короче, так и брешут, что ты распутник, ведь твою жену никто не знал и не видел. А твоя сестра ни с кем никогда не общалась. Так вот и поверили тому, что в голову пришло кому-то, — призналась Степановна.
—
Да я женатым никогда не был, хотя жил записанный с бабой несколько годов! То, верно. Ни я на ей оженился, она меня взамуж взяла, забыв испросить согласья. Но проку не вышло. И нынче иногда навещаю их, подмогаю харчами. Но то из жали. В душе пусто к обоим. Нет ничего, не стали
Вы читаете Вернись в завтра
