—
То исключено навовсе. Псы были обученные и с чужих рук жратву не брали. Но ни в том суть. Тяжко я пережил, когда они все сдохли одна за другой.
Но и твоим пить стало не на что. Работать пошли. Понемногу за ум взялись, в бабы воротились. Я это враз узрел, как навестил их. В доме чисто и у самих морды умытые.
—
Надолго ль их хватит? — подумал скептически.
—
Катьку замуж берут. Свой деревенский сыскался. Помог бы со свадьбой! Сам знаешь, нам взять негде, а расходы большие предстоят. Это ж раз в жизни делается. Нехай путем все будет. Ты ж все-таки родной отец, — завелась Серафима, едва Петрович присел.
—
Кому я тут отец, если обе от меня через газету отказались? Сказывали, что стыдитесь родства! — напомнил человек едко.
—
Какой с меня спрос, совсем небольшой была. Все мать утворила. А замуж ни ее, меня берут. Про то и речь! — встряла дочь.
—
С чего взамуж спешишь? Ить недавно семнадцать исполнилось, закончила школу. Давай ко мне в город, учиться станешь. Может, в институт поступишь, на врача закончишь, человеком будешь. Зачем спешишь с замужеством? Успеешь детями обрасти и обабиться. Энта наука не хитрая.
—
А жить где?
—
У мине, к себе возьму. Одену, обую, харчить буду. Ну, а ты в доме станешь хозяйничать, прибрать, постирать, пожрать приготовишь на обоих. Тебе оно сподручнее с домом управляться. Годы уйдут неприметно. Зато через шесть лет специалистом сделаешься, — уговаривал Василий Петрович дочку. Та, почесав недавно зажившую задницу выпоротую ремнем,
смор
щилась:
—
К тебе пойти жить? Я что ж, по-твоему, вовсе дура? Ты ж на цепь посадишь и всяк шаг с ремнем; станешь сторожить. Иль мы тебя не знаем? Нет, я еще: не хочу такого лиха! Мне жизнь не опаскудела.
—
Права Катька! И я на ее месте отреклась бы; Как ни плохо в деревне, а все ж никому не кланяемся, никто в ухи не зудит и не указывает, как нам жить, не считает каждый кусок в зубах. А объявится зять, уж и не даст нас колотить ни про что. Вступится завсегда! А заслужишь, вломит по- свойски! — огрызнулась Серафима подбоченясь.
—
Ну, коль так, нехай ен и свадьбу справит, — отозвался Василий Петрович, смеясь. И встал, направился к двери.
—
Отец! Ты куда? Уходишь? А как свадьба? Нешто вот так голой меня выдашь? — заголосила Катька.
—
Слыхала, что мать сморозила?
—
А не слушай ее! Мой парень смирный. Муху пальцем не зашибет. Про людей и вовсе не говори. Он как телок. Лишь бы его не задевали. Сам ни на кого не задирется.
—
Кать! Почему учиться не хочешь?
—
Ай, закинь ты с этим. Не лезет мне ученье в голову. Не приспособлена к нему.
—
А ты пробовала поступить куда-нибудь?
—
Зачем? Ну, сам подумай, мне теперь семнадцать, да еще шесть лет в институте, совсем старая буду, кому такая нужна? Даже вдовец не позарится. Нынче мужикам не дипломы надобны, а молодые девки. Вон Нюська Краснова в четырнадцать замуж вышла, а через год родила. А Зинка Свиридова — учительница, ей двадцать три, никому не надо. Скоро ее на лом посадим, всюду одна, даже алкаши на нее, старуху, не смотрят. Выходит, ты и мне такой доли желаешь?
—
Так учатся люди для себя!
—
Это мужики. Бабье образованье все в доме. Зачем лишним голову глумить? Жизнь и так короткая! — не согласилась дочь.
—
Подумай! С образованием ты везде нужна, нигде не пропадешь, хоть в городе иль в деревне! И человека сыщешь ни чета своему деревенскому Ваньке.
—
Зато он ласковый! А мне другой не нужен!
—
Ну что ж, я предложил. А решать тебе. Ты не телка, чтоб в институт на веревке тянуть. Силой не заставишь. Вывернулись твои мозги набекрень. А жаль, станешь, как мать, до конца жизни в навозе ковыряться. Пока не поздно, одумайся. Ведь на всем готовом станешь жить.
—
Не хочу! В деревне останусь с Ванькой и мамкой! — уперлась дочь настырно.
—
Как хочешь. Смотри, опосля пожалеешь! — предупредил Катьку.
Девка рассмеялась в лицо Петровичу:
—
Ни в жисть! — крикнула громко.
Он, конечно, помог со свадьбой. Но сам на ней не был. Не получилось приехать. А навестив деревенскую родню через полгода, приметил вздувшийся живот дочери и громадный синяк у нее под глазом. Ваньки дома не было. О нем молчали и Серафима и Катька.
—
Ну, как жизнь молодая? Прибавленье ужо дожидаетесь? Где ваш хозяин? Куда дели?
—
Ты про Ваньку? На работе он! Нынче в скотники взяли. С конюшни прогнали за пьянку. Домой ни копейки не носит, а жрать просит. Да не хочет пустую картоху лопать, дай ему сало, рыбу, а где их взять? Все денег стоит, — жаловалась Серафима и добавила:
—
Чую, жить не будут! Разбегутся скоро
—
Пошто так?
—
Вчера отлупил Катьку. Та получку с него потребовала, он дал, да так, что чуть глаз не выбил. Обещался, коли еще запросит, то второй насовсем высадит.
—
А ты чего дома сидишь? Почему не работаешь?
—
Куда пойду, коль здоровья нет?
—
Где ж ты ево посеяла? — рассмеялся Петрович.
—
Чего рыгочешь? Иль мне легко приходилось дочку одной поднять.
—
Другие по трое растят.
—
Они при мужиках, стариках, при хозяйстве, а я всюду одна и помочь некому, — захныкала баба, занудливо гундося.
—
А как дитенка подымите? Об чем думаете? — удивился мужик.
—
Как так? А ты на что? — изумилась Серафима.
—
Я при чем?
—
Ты, дед! Стало быть обязан помочь своим!
—
Ну и стерва! Я обязан? С чево хвост растопырила? Хто мне подмог в ссылке?
—
Мы то чем могли? Кроме картохи с капустой ничего не видели! Хуже нищих живем! — завыла в голос.
—
Подбери сопли! Я ли тебя не ведаю, геморрой облезлый! Шурши на двор! Забери с багажника машины харчи. А денег не клянчи, едино не дам на пропой! — насупился человек.
—
Какой пропой? Мы всякую копейку нынче собираем дитенку. На пеленки и распашонки, на горшки и соски, на одеялку и клеенки. Расходов предстоит тьма! — сетовала баба. И снова мужика обобрали до копейки. Человек решил больше не приезжать в деревню. Но… Бабье само приехало в город уже с Тонькой на руках. Сказали, что решили показать ему внучку. Выговорили, мол, на родины ничего не подарил малышке.
Девчонка и впрямь была, как кукла. Она улыбалась Петровичу, хватала его за нос и уши. Налила ему на колени и агукала на весь дом.
И снова мужик оттаял, дал денег. И только после этого вспомнил и спросил:
Вы читаете Вернись в завтра
