Пытался.

И что?

Ен враз в крик и на меня с кулаками стал прыгать. Мол, куда ты, старая чума к моей дочке ластишься? Гля на себя! С твоим суконным рылом токмо ведмедиц сблазнять! Тибе даже деревенские старухи пужаются. Не моги порочить Настю, не подходи к ей, иначе ноги обломаю ненароком. Не мечтай, что в семью нашу вотрешься. Ты хто есть? Босяк и нищета! У тебя даже свово угла нет! Куда ты Настю поведешь? На чужой двор? Иль она худче всех, что старому, бездомному кобелю должна женой сделаться? Не дозволю мою семью срамить! Пошел вон, пес облезлый, и забудь про нас! — повелел никогда не подходить к Насте.

Во, козел гоноровый! Неужель ты ему не вломил за все? — спросила Тонька.

Сдержался. Он все верно бренчал. Ить не имел я ни кола, ни двора, ни свово угла. Да и Настя много младше. Это уж как есть. А слово отца в той семье почиталось всего боле. Его не приступали. И понял я, не видать мне девки как своих ушей. Загоревал, затосковал до немочи. А тут аккурат гроза разразилась. Ударила молния в дом, где Настина семья жила. Все домашние на покосе были. Это далеко от Сосновки, верстах в трех, пока их пробегишь. А и не токмо та семья, все деревенские на луга повыходили с косами и граблями. Некому было спасать избу. Она лучиной сгорела в одночасье, вместе с курами и свиньями. Окромя людей лишь корова с телком живыми остались. А боле ничего. Вовсе нищими поделала их гроза. Ведь в чем были, в том осталися, — вздохнул дед тяжко и, откашлявшись, продолжил:

Воротилась семья с покоса ужо к пепелищу, на ем и уголья остыли. Родитель как глянул, онемел с горя, паралич разбил мужука. Детва к мамке прилепилась, все в голос воют, не ведают, как дале жить. Самим головы прислонить некуда, скотину и ту негде привязать. Вот тут и объявился председатель сельсовета. К себе уговорил пойти. А сам вокруг Насти кружит. В глаза ей заглядывает. Той деваться некуда. Ради своих согласилася и пошла следом за тем плешатым ежиком. Он старей меня на пять лет был. Да дело не в годах. Мать дочку уломала:

Соглашайся глупая, покуда берет. Не гляди, что старый. Ить не голь перекатная как вся деревня. Все ж и начальстве ходит, сам с себя культурный, грамотный, не сморкается в кулак, одет по-городскому, всегда чистый и дом свой имеет, самый большой в Сосновке. Заживем как люди у него под боком. А и отца пощади, подумай об нем…

Так-то и уломала дочку вскорости.

Старик

умолк на

время, по щеке непрошенная слеза скатилась:

Видел я как вошли они в дом Алексея Фомича.? Настенька земли под ногами не видела, шатало ее со; стороны в сторону. С одного горя в другое, как в петлю головой сунулась. Ничего не соображала, шла что во сне. Ради семьи на все пошла. Все деревенские ее жалели, а где другой выход? Так-то и стала в одночасье женой председателя сельсовета, — усмехнулся горько.

Ну, зря не брехну, не забижал он Настю. Записался с ней честь по чести, но свадьбу не делал. Видать, постыдился, в таком возрасте в женихах сидеть. Ну да не в том суть. Навроде дружно оне дышали, а через год разделилися. Дали семье новый дом, какой я с деревенскими мужуками поставил. И все окромя Насти ушли в ево. Даже родителя знахарки на ноги поставили. Вот только хромать остался и заикался. Ну, а Настя, когда увидеться доводилось, голову опускала. Ежли видел ее глаза, смотреть в их стало больно. Ушла с них жизнь, смеяться отвыкла, как льдинки в лице, все слезились. Сама душа в них рыдала. То не с добра, об чем сказать боялася. Узрел я вмиг, что живет она с нелюбимым без радостев. И так больно за бабу сделалось. Розой она была. А в единый год завяла. Время шло, я понемногу свыкся со своей неудачей, перестало скрести на душе. А тут вертался с тайги серед дня, глядь, Настя с луга идет с полным подойником молока, корову ходила доить в стаде. Взял я у ней подойник с рук, подмочь решился и спрашиваю, как ей нынче можется? Она белугой заревела и ответила:

Краше было б мне вместе с домом в пожаре сгореть, чем так бедовать. Утопил меня мужик в попреках и унижениях. Корит, что голозадую взял. А разве я ему набивалась иль на шею висла? Ведь не любила, не хотела к нему, да лихо заставило. Сколько времени живем, а дите от него никак не понесу.

Ну, подмог бы! — нашлась Тонька мигом.

Так оно и приключилось. Обнял я ее, прижал к себе, назвал голубкою своей белокрылой, ясным солнышком, счастьем единственным, судьбою и жизнью своей. Настя, услышав такое, к груди припала и созналася, что я ей пошти кажную ночь во сне вижусь и говорю как нынче слова ласковые. Стала прощенья у меня просить, и не заметили, как свернули с дороги и подошли к ракитнику. Там я Настеньку всю как есть обласкал. Она с радостью отдалась мне, ни на миг не раздумывала. А уж и я расстарался, всего себя в нее вложил. И понял я, что не сумел тот Фомич разбудить в ней женщину. Со мной она проснулась, кричала, стонала, смеялась от счастья бабьего. Так то вот и понесла она от меня в тот день. Нихто в деревне не ведал про то, что мы с Настей того мальчонку зачали. Настенька вскоре сказалась мне, что дите будет. Ну я уговорил ее свидеться в роще и закрепил свое семя. Алексей Фомич в ту ночь в районе, в отлучке был. Так мы до рассвета с Настей любились. Ночь минутой показалася. Мы и не думали, что напоследок расстаемся. Боле не довелось нам близко быть. Так уж приключилось, свез Фомич свою жену в район к родителям, чтоб там она жила под присмотром врачей. И всей деревне объявил, что ждет наследника. Я конешно молчал. Ждал, как дальше жизнь сложится. Оно недолго время протянулося и родила женщина сына. Уж как хотелось мне глянуть на свою кровинку, но никак не везло. Фомич не хотел привозить его в деревню. Решил, чтоб тот в культуре рос, при хороших условиях и воспитании. Даже Настиным родителям не решился

показать. Только через год допустили бабку с дедом поглядеть внука. Они и навестили. А когда воротились, отец Насти враз ко мне в пристройку закатился и фотографии малыша на стол выложил. Я как глянул, ну, словно в зеркале себя увидел. А старик сдавил кулаки и вопрошает:

Ты, вепрь облезлый, говно лягушачье, козий выкидыш, говори взаправду, как и где сумел нашу Настю приловить и заделать ей дитенка? И не бреши, не открещивайся от своего семени. У него и лицо и повадки твои. От того в деревне малыша показать не можно, враз блуд виден! Как посмел с дочки сучку сделать, бесстыдное рыло? Всю нашу семью вконец испозорил!

Да я ее вместе с малышом хоть теперь заберу! Сам взращу! И Настя счастливой станет при мне. То ты нам помешал, влез со своим языком и воспретил дочке пойти за меня, а Бог по свому разуму распорядилси. Не беременела она от свово мужука, я и подмог! Чево нынче глотку рвешь? Пацан народился, уже обратно не всунешь и не спрячешь от глаз. А и я от свово не отрекаюсь. Хочь нынче их заберу!

Не моги об том звенеть нигде, молчи в кулак, слышь, полудурок! Никто окромя меня и бабки с Настей ни об чем не докумекал. Нехай дите растет в культуре. Там все поверили, что он законный внук и сын. На что мальцу судьбу говнять в нашей Сосновке? Что он тут увидит? А и ты не на ногах. Фомич хоть и в годах, зато в начальстве ходит. Живет культурно, в навозе, как мы, носом не ковыряется и не надрывает спину на дураков.

Он сволочь и негодяй! — не выдержал я.

Не твово ума забота. Он дитенка любит и признает своим. Настя королевой живет, вся в нарядах нынче. Такого век не видела и не имела. Не сбивай, не мешайся ей, пусть в радости живет вместе с сыном, коль им добра желаешь.

Чего ж ты на меня сорвался? — спросил его.

С обиды, что Настю мою достал по бабьей части и пузо ей набил ужо замужней. Что совратил бабу, сделал потаскухой! Того век не прощу козлу.

Не бухти, отец! Теперь внука имеешь от меня, родственниками мы сделались. Не то б осталась пустоцветом Настя твоя, разве это лучше?

Дед! А где он теперь, твой сын?

Ох, Тонька! Ен за всех свое взял. И впрямь судьбина ево хранила. Выучился он на ученого, большим человеком сделался. Обскакал Фомича и всю родню. Нынче в Новосибирске живет. В