завтра от них избавится. Битый охранник не может больше служить в зоне. Опозорился, опаскуделся, сваливай в пехоту. Даже собак этих держать не станут, раз не сумели защитить солдат. Спишут, уволят со сторожевой службы, выкинут из зоны на пропитание волкам. С людьми не посчитавшись, псов подавно не пожалеют, — размышляли зэки. И верно, уже на следующий день битых охранников увезли из зоны в автобусе. Вместе с ними уехали овчарки. Куда и зачем их увозили, никто не интересовался. Бригаду теперь охраняли другие солдаты. Они уже не бросались с кулаками и прикладами, но по их отчетам о каждом рабочем дне зэки бригады частенько попадали в шизо, лишались почты, многим запрещалось отоваривание продуктами из ларька зоны. Они, эти новые охранники, оказались подлее и коварнее прежних…
Где-то далеко-далеко на Колыме осталась могила бригадира. Его уже никто не ждал на воле. Сыновья отказались, жена ушла к другому и только старая мать просиживала сутками напролет перед портретом еще молодого сына. Она не верила в его смерть и все ждала…
…Федька бросает окурок в огонь. Пора возвращаться домой. Завтра он вместе с отцом пойдет ставить камин в коттедж у новых русских, потом у них же печку в бане. Другие запросили поставить в коттедже русскую печь, с лежанкой для старых родителей. Нужно до весны все эти заказы выполнить, чтоб никто не обижался.
Федор поначалу хотел устроиться на стройку. Но едва узнали, откуда прибыл человек, замахали руками, отказали мигом:
—
У нас нормальным людям работы не хватает! Сокращаем кадры, а вы тут хотите пригреться. Нет, не можем взять! — отказали конкретно.
Дома отец рассмеялся, услышав о проколе:
—
А чего тебя туда черти понесли? Впрягайся со мной, будем вместе вкалывать. Получать станешь больше и не будешь кланяться всякому дерьму. Почуешь, что устал, отдохнешь. Наберешься сил — впряжешься. И никто тебе не указ и не хозяин. Может, Васю к себе в бригаду возьмем. У него руки золотые…
В последнем Федька убедился на своем доме. Сделал Петрович из старой избы настоящий дворец. Выровнял, омолодил и до неузнаваемости изменил дом.
Федька невольно повернулся на звук шагов, это старики пришли глянуть камин и стали заворожено:
—
Хорош! Ну что тут скажешь? Чудо! — похвалил сына Андрей, Петрович довольно улыбался.
—
Слышь, Федя! Я порешил не ждать весны. А и на что? Начну теперь паркет бить. Материала хватит, уже готов, чего клопа до весны давить? За две недели уложусь.
—
Как хотите! — увидел Тоньку с Колькой, вошедших во двор.
Федька спешно засобирался. А старики, переглянувшись, сели за стол.
Когда сосед ушел, Василий Петрович спросил Тоньку:
—
Скажи-ка мне, девонька, с чего это вы с Федей, что два кота друг на друга фыркаете, а когда натыкаетесь ненароком, аж искры в стороны летят. Что мир не берет? От чего по-людски ладить не можете?
—
Нормально разговариваем, — отвернулась баба.
—
То-то он, завидев тебя, выскочил из дома, как пулька из рогатки. Чуть в тапках не побежал, шапку уже на крыльце натянул на башку.
—
Ну, он не хочет, чтоб Колька доставал его! Кому нужен чужой пацан? Мне Федька тоже по барабану и я не хочу, чтоб Колька к нему привыкал. Уже теперь бабы с улицы тарахтят, что я Федьку приваживаю, хочу схомутать его. А зачем он мне сдался, старый черт?
—
Ишь, красавица выискалась! Ты поглянь на себя! Чем от стельной коровы отличаешься, лишь тем, что покуда рога не выросли! Остатнее, сущая Зорька! У той поди розума побольше твово! Ишь, у Федьки рыло кривое, старый да седой! На себя глянь! Задница по пяткам хлюпает. А сиськи на коленях висят. Шеи вовсе нет. Голова враз из плечей торчит. Недаром, едва во дворе появишься, воронье заикаться начинает, собаки с ужасов воют.
—
Ну, за что ты меня так срамишь? — чуть ли не заревела баба.
—
А не моги порочить мужика! Не обзывай человека уродиной. Он не худче всех.
—
Дедунь, да называй его хоть первым красавцем, не лежит моя душа к нему.
—
Я и не прошу любить, но как к соседу и человеку с уваженьем относиться должная. Дошло иль нет? — сдвинул густые брови в одну щетку.
—
Я за себя отвечаю, за Федьку не поручусь. Ему плохого слова не сказала, хотя если честно, вся наша улица его сторонится. Пусть он и сосед, а все ж тюремщик и человека убил. Неважно, что милиционер, может и виноватый был, но могли же разобраться по- другому. А ну как все станут палить друг в друга.
Да и ты, сколько годов не мог их простить, видать не с добра!
—
Я, совсем другое им не забывал. Ружье, какое Федька у меня в доме взял, особым было. С
им
мой отец, твой прадед, с войны вернулся. Именное оно, от самого Маршала Жукова лучшему стрелку разведроты было подарено, и отец гордился им, берег и
мне
говорил, чтоб не употребил во зло. Я с гвоздя не снимал ого без нужды, никому не грозил и не прятал. А Федька память ту опорочил. Будто в лицо нахаркал. Сколько в милицию меня таскали за это ружье,
отнять
хотели. Я не отдал, уперся. Вот и велели
хранить
скрытно, подальше от глаз и греха,
чтоб никого боле
не вводил в соблазн. А насчет зоны не
попрекай
человека. От тюрьмы и сумы никто не
зарекайся.
А
и зоной
тут на улице почти все меченые. Никто
от ей
не уберегся. У кажного в тюрьму своя
дорога
была, своя беда, — вздохнул человек.
—
Дедуля, а меня нынче в
повара берут. Стану
деткам еду готовить. Наша
заведующая так решила.
Весь месяц следила за мной и
сказала:
—
Хватит тебе Тоня с горшками
возиться, тут
ничего мудрого нет. Любая управится, ступай работать на кухню, там людей не хватает.
—
А какую получку даст? —
прищурился
дед.
—
Она как у няньки. Зато это кухня. Уже с
говном
не стану возиться, мыть горшки, полы.
—
Тьфу, глупая! Зато у няньки голова ни об чем не болит, — фыркнул дед.
—
А мне едино кем работать, вот придет время Кольке идти в школу, я с детсада уволюсь. Пойду на базаре работать торговкой. Туда наши двое устроились и довольны. Хвалятся, что получают хорошо и сами сыты.
—
Не спеши башку в ярмо сунуть. На базаре тоже не сахар, приглядись, покуда имеешь время, — охладил дед и добавил:
—
Не дале как вчера твоя бабка к нам закатилась. Про тебя справлялась, не сбираешься ли в деревню воротиться?
—
Еще чего? И не подумаю! А ты ей что сказал? — спросила спохватившись.
—
Я за тебя не решаю. Сколько мне осталось? Вот и думай, самой жить
Вы читаете Вернись в завтра
