Он хотел дальше сказать: «Но рядом с вами я почему-то выгляжу косноязычным дебилом». Не успел договорить, Ирина перебила:

– Я знаю. Вы мне… вы мне нравитесь, Павел.

Он облегченно выдохнул, да такое количество воздуха, словно неделю его запасал. Вытер как бы в шутку лоб, который на самом деле покрылся испариной.

– Тогда можно вас пригласить в цирк, в театр, в кино, в ресторан, на прогулку?

– Все в один день? – рассмеялась Ирина. Потом, когда они стали по-настоящему близки, Павел слегка обиженно говорил, что полюбил ее с первого взгляда. «С первого больного взгляда», – уточняла, смеясь, Ирина. И никогда не отрицала, что ей нужно было сначала привыкнуть к нему, чтобы затем влюбиться.

Дни, когда Ирина работала в поликлинике с утра, а на вызовы ходила после обеда, когда Павел мог удрать с работы, были самыми счастливыми из предсвадебных.

Он ждал ее, сидя на подоконнике в подъезде. Ирина выходила из квартиры больного, и они долго целовались. Потом шли в другой подъезд, на другой вызов, и все повторялось сначала. Однажды их застукала одна из пациенток Ирины. Тетка возмущенно воскликнула:

– Ирина Николаевна! Вы! Вы же доктор!.. Как будто докторам запрещено целоваться и иметь личную жизнь.

Павел твердил себе, что его подозрения – ерунда, чепуха на постном масле, и вспоминал убитого горем Данилу, который полгода находился в постыдном неведении о предательстве жены.

Сезонной эпидемии гриппа, когда вызовов обвал, не было. А Ирина задерживается! Точно специально сегодня, когда после разговора с Данилой стали мерещиться ужасы.

Они женаты семь лет, и Павел вынужден признать: на все сто, до закоулков души он жену не знает. Не пускает она в закоулки! Конечно, никаких страшных тайн Ирина не хранит, да и не утаивает ничего. Но, смешно сказать, тестя, Николая Сергеевича, Павел чувствует и понимает глубже и яснее, чем родную жену.

Ирина – врач от Бога, всякому понятно. Но когда Павел однажды заикнулся об этом, она уставилась на него изумленно и… да, да! – с обидой.

– Павлик! – усмехнулась. – Участковый терапевт – это пехота, штрафбат, ниже списывать некуда, последняя ступенька в иерархии врачебной. И ты меня хвалишь? Это все равно как зайцу, которого научили по барабану колотить, морковку в поощрение выдать.

Потом стала рассказывать, как начинала работать в реанимации, сбилась, про какой-то морс или компот упомянула, замолчала, махнула рукой и сказала, что не хочет вспоминать. А он, Павел, должен быть доволен, что жена трудится не в клинике, где ночные дежурства и ответственность несравнимая.

За могилами бабушки и родителей Павла Ирина преданно ухаживает. Но ведь должна быть и могила мамы, умершей сразу после рождения Ирочки! Однако когда Павел спросил о месте захоронения матери, Ирина насупилась, увела разговор в сторону, на какие-то елки-березки, которые хочет посадить на кладбище. Потом сама себя прервала и попросила о матери не спрашивать.

И лицо Ирины таит загадку. Ее нельзя назвать писаной красавицей. Точнее – она была бы очень красива, если бы не строгое, застывшее выражение лица и холодный серьезный взгляд. Но если удается ее рассмешить или добиться улыбки, она преображается – волшебно, чудесно. «Добиться» – это большой азарт, Павел на себе испытал. И не раз в компаниях замечал, как мужики распускают хвосты: балагурят, сыплют парадоксами, афоризмами и каламбурами – все будто на потеху публики, а сами тайком поглядывают на Ирину. Пляски самцов перед его женой Павлу никогда не казались забавными.

Ирина абсолютно искренний человек, она ненавидит вранье и лукавство, никогда до него не опускается. Она не станет, как «Уси-пуси»-Лена, спать с двумя мужиками. Пусть не спать, пусть у нее только разгорается роман с каким-нибудь больным шутником, который мягко и ласково клинья подбивает. «Лучше мне будет, если Ирина через некоторое время объявит: мол, я люблю другого? И пойдет с ним в койку! Честная девочка, заранее меня оповестит!»

Наконец, Ирина позвонила. Разговаривала сначала с отцом, потом с сыном, последним взял трубку Павел. Он привычно шутил, она привычно «не понимала» шуток. Но, положив трубку, Павел мог бы с уверенностью сказать, что голос у Ирины был не нормальный, не спокойный. Она чем-то сильно возбуждена или взволнована. В подобном состоянии ее выдает не лицо, а только изменившийся тон голоса и дрожащие руки. У стальной девочки иногда вибрируют пальчики.

Николай Сергеевич и Николенька привычно спорили, читать сказки с комментариями или без. Договорились и уселись на диван с книжкой русских народных сказок. Павел отправился в булочную. На обратном пути зашел еще в два магазина, тянул время. Купил трехлитровую банку яблочного сока – в память о детских годах, когда сок продавали такими банками, а не в пакетах, как нынче. Приобрел носки полушерстяные (на зиму) и пену для бритья (кажется, заканчивается).

Вернулся домой. Ирина еще не пришла. Телефон звонил каждые пять минут, спрашивали Иру. Зачем-то она понадобилась главврачу и Стромынской, медсестре Верочке и еще двум женщинам, не назвавшим себя. Отметилась, как водится, Изольда Гавриловна. Старушка рассыпалась в извинениях и назвала лекарство, схему приема которого запамятовала. Павел так часто слышал Ирины объяснения по этому поводу, что взял на себя смелость ответить:

– Это мочегонное, принимать раз в три дня утром.

– Голубчик, скажите, а пила ли я его вчера или сегодня?

– Извините, но этого знать никак не могу.

Изольде Гавриловне понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, почему ее собеседник не может ответить на простой вопрос. А потом она долго извинялась за причиненное своим звонком беспокойство. Павел был почти уверен: проговорив вежливые фразы, старушка тут же забыла, что делать с мочегонным.

Хотел услышать Ирину и Тимур Рафаилович, попросил позволения позвонить позднее. Павлу уже надоело работать секретарем отсутствующей жены, и он сухо ответил: «Как вам будет угодно».

Телефонное общение Ирины с Тимуром Рафаиловичем напоминало разговор двух шпионов. Несколько лет назад он перенес обширный инфаркт. Радиоинженер по образованию, дотошный человек по характеру, Тимур Рафаилович приобрел справочник «Электрокардиограмма», изучил его и научился самостоятельно расшифровывать сердечные электрические импульсы. Он выменял у фельдшера «Скорой помощи» за японский кухонный комбайн списанный аппарат для кардиограмм и большой рулон специальной ленты в придачу. Тимур Рафаилович делал себе кардиограммы регулярно. А потом звонил Ирине и отчитывался. Прижав трубку к уху (в этот момент она могла чистить картофель или гладить белье), Ирина спрашивала:

– Каков ритм «эр-эр», одинаковый? Ушли экстрасистолы? Положительная динамика зубца «тэ»? Кровоснабжение миокарда улучшилось, значит, дозу препарата мы рассчитали правильно…

Эта тарабарщина звучала так часто, что Павел однажды попросил жену объяснить ему, как читают кардиограмму. Ирина нарисовала пляшущую кривую и показала главные точки, обозначенные латинскими буквами «пэ», «эр» и «тэ» над линией координат и «ку», «эс» внизу. Если «ку» сильно проваливалось вниз, это был инфаркт, расстояние между «эр» обозначало ритм, неодинаковое расстояние – аритмия.

– Элементарно, Ватсон! – разочарованно (он-то думал, что это безумно сложно) заключил Павел. – Да это каждый может самостоятельно читать.

– Так-таки каждый?

– Легко! Очередной обман трудящихся! У вас в поликлинике сидит на ставке врач, которая читает кардиограммы с линейкой и циркулем. На деньги налогоплательщиков! Отдайте народу его кардиограммы!

– Хорошо, читай ты.

Ирина принесла ему длинную ленту. Павел принялся ее изучать, отыскивая «ку», «тэ» и прочие точки. Заключение было печальным:

– Сей пациент не жилец, правильно? Предсмертные трепыхания умирающего сердца, верно?

– Не совсем. Это моя кардиограмма. Ты чего побледнел? Испугался? Павлик, кардиограмма прекрасная! Мое сердце замечательно здорово. Единственное сомнение, которое его тревожит: не вышла ли замуж за бахвала?