людей? В «Абу-Грейбе»? В Гуантанамо? А на кого переложить ответственность за эксперименты над людьми, пусть даже они маскируются под «неотложную помощь»? Здесь за все в ответе русские. Здесь пахнет настоящим геноцидом и настоящим зарином.

Ха– ха.

Монро хотелось, чтобы Джемал был в курсе всех скрытых причин. И на то тоже была причина. Она смотрела на грузина не без вожделения, будучи прекрасно осведомленной о его нетрадиционной ориентации. Эта сторона дела пробуждала в ней фантазии: Джемал знал о женщине гораздо больше, чем мужчина, а в плане секса мог переплюнуть женщину. Он знает, что ей нужно, потому что знает, что нужно ему, человеку, рожденному... воином-женщиной. Это была подсказка, и Лори Монро окрестила Джемала Амазонкой. Изучая его досье, она нашла там любопытную деталь. На плече Шавхелишвили были вытатуированы иероглифы, обозначающие: «Стоит, как гора, течет, как река». Это ли не мужское и женское начала? – спросила она себя.

Амазонка...

Если не сейчас, то когда можно будет проявить себя с той стороны, с которой ты фактически появился на свет? Он родился воином. Побаивался, что благоприятные времена для войн и кровавых поединков вскоре пройдут. Он не сомневался, что тогда отправится в другую страну, неспокойную, как Грузия. Найдет ли такую страну? – задалась вопросом Монро. О, да. Если гаснет один конфликт, то всегда найдутся те, кто зажжет другой.

Но она не была бы собой, если бы зациклилась на этой теме.

На вопрос Терона, не хочет ли она прокатиться в Гори, американка ответила: «Не сегодня. Может быть, завтра».

Гори

Сергей Марковцев смотрел из окна железнодорожного вагона. Ему казалось, поезд уносит его не в заоблачную даль, а тянет в Тартар, куда Зевс низверг титанов, прямиком в царство мертвых.

Ему было знакомо состояние: ты жив, а окружающие считают тебя мертвым; он не раз переживал эти чувства.

Когда ему надоедал однообразный пейзаж за окном, Сергей задергивал занавески и ложился читать. Его увлекли копии писем и записок Сталина. Когда он переключался на карты и схемы сражений, всегда задавался одним и тем же вопросом, адресованным Шавхелишвили и Терону: «Что же вы задумали, ребята?» Размышлял над этим, меряя шагами ковровую дорожку железнодорожного вагона.

Однажды он, задремав, увидел короткий сон. Он и Сосо встречаются на колокольне. Марк звонит к заутрене и маскирует свои слова за оглушительным перезвоном: «Теперь я работаю один. Если кто-то обратится к тебе от моего имени – это провокация. Бойся человека по имени Коба...»

Кто сдал «грузинское подполье» – уже не важно. Хотя бы по той причине, что с меньшим риском можно было контактировать с прокаженным. На свободе Сосо и Мастер бесполезны. Если не оба, то один точно парится в камере. А второй скрывается.

Сергей уже забыл вкус чая из стаканов с подстаканниками. Он был глубоко убежден, что вкус у чая из одного чайника, разлитого в стаканы, бокалы, чашки и пиалы, разный. Пакетный чай был наполнен ароматом чего угодно, только не чая. Он бы с удовольствием заварил настоящего грузинского – по семьдесят шесть копеек за пачку. Первый, второй, третий сорт – не важно. Заварил бы крепкий чай, чтобы вязало небо и вызывало легкую тошноту, чтобы пальцы потом чуточку подрагивали. Вот ведь пробивал раньше напиток, удивлялся Сергей.

«Теперь я работаю один».

Вместе с Артемовым исчезла возможность запросить у него тот или иной материал. Марк вспоминал то, чему не придавал особого значения. Артемов еще в Цхинвале загружал напарника выдержками из досье Джемала Шавхелишвили. Мол, он считается мастером кендо. Сергей усмехался в ответ: «Ну молодец он, этот Шерхан. Только я с ним на мечах биться не собираюсь. Потому что я не самурай». Артемов стоял на своем, сыпал цитатами: «Настоящим мастером меча может считаться лишь тот, кто без колебаний может шагнуть навстречу собственной гибели». Для Артемова это экзотика, и ему было интересно копаться в ней. Он что-то черпал для себя. Но пригодятся ли ему знания о том, что «духом битвы пронизана вся повседневная жизнь Шавхелишвили, и возможность близкой смерти не кажется ему чем-то необычным»? Помнится, Марк прервал тогда Артемова: «Он прямо какой-то оголтелый фанатик. Если он, ко всему прочему, запоями слушает японскую музыку и на его мобильнике японская мелодия, то нам надо разворачивать лыжи. Для него лучший киллер – психиатр. Кстати, чем он похмеляется? Саке?».

Сейчас Сергей с удовольствием выпил бы и горячего саке из деревянного стаканчика, и ответил бы на звонок по телефону. Но он теперь работал один. Никаких контактов.

Он держал в голове разговор с Ашубой. Если опустить интерес Шавхелишвили – грузина, то интерес американца Гвидо Терона распростерся до границ с так называемыми бедными кварталами. А если говорить более точно – густонаселенными районами. Подразделения 58-й армии и авиация столкнулись с тактикой, которую успешно применяют палестинские боевики: размещают там ракетные установки. Готовят новую заварушку? Можно ли представить, что однажды жилые кварталы заволочет дым от пусковых установок и в сторону Южной Осетии полетят ракеты? Легко. Ответный удар будет точечным. Собственно, этот урок мы уже проходили, размышлял Марк. Если исходить из того, что знание – это законченный круг, то для Марковцева он был разорван в нескольких местах. Секретной операцией руководит агент ЦРУ, и он не повторит ошибок прошлого. Артемов назвал его мастером провокаций. На одном этом далеко не уедешь. Как не уедешь далеко в этом вагоне.

Он был бронированным и считался особым экспонатом дома-музея Сталина. Сергей смотрелся в зеркала из венецианского стекла, как когда-то это делал «великий и ужасный». Он был разделен на две части: кабинет со столом и диваном и ванная. Никаких переделок. Все осталось, как при жизни Сталина. Ванная не функционировала, но на диван не могла пожаловаться даже сказочная принцесса.

Эта часть музея находилась на реконструкции, однако соответствующие работы не велись по неизвестной причине. Марк заметил это еще во время первого посещения музея на второй день пребывания в Гори. Он не мог не посетить дом генералиссимуса, собственными глазами увидел личные вещи Сталина, его форму и посмертную маску. И – бюсты Сталина из камня, дерева, гипса.

Это был дом-музей Сталина, построенный в 50-х годах вокруг дома сапожника по имени Виссарион. В конце позапрошлого века этот каменный дом с высокими потолками находился на окраине Гори. И если исходить из правила «прятать письма лучше в почтовом ящике», то скрываться от госбезопасности Грузии лучше всего было в доме «кремлевского горца». Кто кроме русского посмеет нарушить покой живущего здесь призрака?..

Сергей проник на территорию этого богатого дворца в готическом стиле, который выделялся на фоне старых построек Гори, спустя полчаса после перестрелки. И сразу занял бронированный вагон. В нем он мог выдержать настоящую осаду. Освоившись, он позаимствовал в шкафчиках реставраторов чай, кипятильник, пакет сухарей; он грыз их, отчего-то вспоминая разговор между ним и начальником военной разведки, и было это восемь лет тому назад. Это была их первая встреча. Спрута не интересовала полная автобиография Марковцева, который в данный и конкретный момент работал на контрразведку. Он задавал ему вопросы, касающиеся текущей операции. «Вам предложили большие деньги?» – «Когда-то я работал за большие деньги. Сейчас я беднее церковной мыши. Для меня главное – не опускаться до общепринятого».

Сейчас он походил на музейную мышь...

Но главное – в том разговоре начальник военной разведки сказал золотые слова: «Я никому не помогаю. Победи, а я подхвачу твою победу». Его слова сводились к тому, что без поддержки не выжить никому, даже самому сильному. И тогда Марк подумал: «Вот я и дома. Там, где говорят с ужасающей прямотой: «Иди, Сережа, заработай наше теплое отношение к тебе. Победи, а мы разделим с тобой победу». Помнится, он на пороге главного кабинета «Аквариума» обернулся, назвав шефа ГРУ по имени-отчеству: «Игорь Александрович, у меня к вам личная просьба». И тут же получил подобающий вопросу ответ: «По личным вопросам я принимаю по средам, с двух до четырех».

Марк о многом пожалел за последние часы. Например, о том, что не узнал от Артемова «окончание