Влад увидел журналиста, когда над старым пирсом повисли сумерки. Лишь лампа, на ветру покачивающаяся у склада, робко тянула на себя темное одеяло наступающей ночи. Напротив, у разобранного и ржавого башенного крана, сгрудившегося бесформенной массой металлолома на железнодорожной платформе, и дальше, куда рыжие рельсы вели в тупик, было темно и безлюдно.

Влад шагнул навстречу журналисту и в мерклом свете заметил, как тот вздрогнул от неожиданности, увидав незнакомого человека. Его по-совиному расставленные глаза обладали, казалось, зрением ночного хищника.

– Привет, – негромко поздоровался Тульчинский, – я от Олега Колчина. Сам он не смог прийти.

«Сержант? – промелькнула первая мысль в голове Арутюнова. – Для сержанта староват. На вид ему слегка за тридцать».

– Я друг Олега, не бойтесь.

Арутюнов пожал плечами: «А я не боюсь». Хотя зябко повел плечами, стоя на периферии желтушного света и на пороге какой-то железобетонной тьмы: остов черно-серого приземистого здания словно пускал свои арматурные корни и глубоко под сырую землю, и к железнодорожному полотну. Неприятный холодок родился внутри еще на подступах к старому пирсу, где в 50-е годы находился деревообрабатывающий завод, а севернее – консервный. Сейчас от них остались полусгнившие бревна и проржавевшие банки, как- то нервно отреагировал на свои страхи Борис.

Так или иначе, слухи о гибели курсантов не могли не просочиться через высокий забор военно-морской базы, хотя бы потому, что вместе с экипажем погиб мичман Машбиц, которого в городке знали многие. Если бы Арутюнов не сидел в своем номере, набрасывая многостраничные портреты местных военных, то узнал о ЧП гораздо раньше сегодняшнего вечера. Молве, как известно, факты не нужны. А журналисту они были необходимы. И он начал со «свежей новости»:

– Меня интересуют подробности ЧП в вашей ча-сти…

Он говорил, не замечая, что на лицо неизвестного офицера словно набросили маску усталости с ухмылкой безразличия. Просто Влад внезапно обмяк, подумав, что его опасения подтверждаются на все сто процентов.

– Так что случилось? – услышал он настойчивый голос.

– Погибли несколько военнослужащих.

– Сколько именно?

– Семеро. По факту гибели курсантов возбуждено уголовное дело, – сухо отвечал Тульчинский словами полковника Артемова, – следствие ведет военная прокуратура СКВО…

Он внезапно осекся, словно наболтал лишнего. Нервно гоняя желваки, подошел к журналисту вплотную.

– Олег не пришел потому, что опасается за свою жизнь. На него крепко насели сыскари из военной прокуратуры. И тебе нужно уезжать – сегодня же. Иначе нам всем крышка.

– Но… – Борис предпринял попытку перечить.

– Курсанты погибли вследствие эксперимента с психотропными средствами, – перебил его Влад, идя с главного козыря.

– Ох ты! – только и смог сказать Арутюнов.

– У меня условие: детали получишь только тогда, когда выпишешься из гостиницы и будешь стоять у машины – о ней я позабочусь. Если откровенно, то я в отличие от Олега не верю тебе. Но у нас нет другого выхода. – Видя колебания журналиста, Тульчинский легко погасил их: – Это не единичный случай. Аналог произошел шесть лет назад. Ты получишь сенсацию, но прошу тебя: уезжай.

Он быстро собрался, отметил время Тульчинский: он прождал журналиста всего полчаса.

– Ты все забрал из гостиницы? – Быстрый взгляд на дорожную сумку Арутюнова, висевшую через плечо.

– Да. А что?

Влад резко шагнул к журналисту и, запрокинув голову, сильно ударил его головой в лицо. Арутюнов отшатнулся; он бы упал в следующее мгновение, но бывший боевой пловец не дал ему этого сделать. Он глубоко присел и захватил руками бедра своей жертвы. Дернул на себя, привставая, и тут же отпустил, оказавшись сбоку от лежащего ничком репортера. Надавив ему коленом на шею, Влад задал первый вопрос:

– Кто на кого вышел, ты на Колчина или он на тебя? Не молчи, придурок, придушу!

Перед глазами журналиста плавала россыпь разноцветных пятен. Они переливались всеми цветами радуги, как драгоценные камни в царской короне: изумруды, сапфиры, алмазы… Блестели, как снежинки на ярком солнце. И все это «великолепие» сопровождалось хриплым, приглушенным голосом, тупой болью – в шее и острой – в переносице. Из разбитого носа по щеке потек ручеек крови, явилось тягостное ощущение, словно он глубоко втянул носом воду и через нос же резко выбросил ее. Боль зародилась и в глубине глаз, будто их выковыривали ложкой. Боль была сильной, но не дошла до критической точки, чтобы не чувствовать ее от «вспрыснутого» под кожу природного наркотика.

Знал ли об этом Влад? Он видел это. Видел, как начинает судорожно корчиться его жертва.

– Отвечай, кто на кого вышел.

Арутюнов с трудом втянул в себя воздух и хрипло выдохнул:

– Я.

– Ты знал Колчина раньше?

– Нет.

– Как же вы снюхались?

– Через Алексеенко… Он военврач. Из Кизляра.

– Он тоже знает о ЧП? – спрашивал Тульчинский.

– Нет… Я собирал материал… об учебной операции, которую разработал Колчин. Я хотел встретиться с сержантом. Не знаю его фамилии. Отпусти. – Арутюнов задыхался. Он хватался – несильно, робко – за ногу Тульчинского, пытаясь ослабить давление на горло. Он «обнаружил способность извиваться, и корчиться, и визжать, как собака, которую плетью бьет хозяин».

– Как узнал об этом Алексеенко?

– Он тоже принимал в ней участие. Его Колчин привлек.

– Как ты вышел на военврача?

– Я давно его знаю.

– Отпустить тебя, говоришь? – Пожалуй, Тульчинский узнал все, что хотел, и не знал, радоваться ли ему. Всему свое время, он подумает над этим, хоть и поздно, но проанализирует свои действия. – Ладно, расслабься, – как можно мягче сказал Влад.

Он стоял все так же сбоку от лежащего репортера. Его «расслабься» подействовало моментально, как приказ, как сильная доза наркотика в вену – «с ветерком». Ему даже показалось, что тело журналиста немного вытянулось. Впрочем, это дурачился тусклый свет, играя с глазами секретного агента «в оптический обман зрения».

Чтобы убить лежащего перед ним человека, Владу хватило одно удара ногой в шею. Очень сильного удара, от которого по пирсу прошелестел сухой звук сломанных хрящей и шейных позвонков.