этим. Всегда агрессивное и сплоченное меньшинство победит аморфное обывательское болото.

Квас возражал — мол, мы делаем хоть что-то. Хоть какие-то маленькие, но конкретные дела. А вы, РНСС, что делаете? Ну хорошо, марш. Допустим. А кроме этого? Где вас видно?

Слон парировал — мол, где надо, там и видно. Мы на митингах языками не треплем, и касками стучать не собираемся, по церквям шляться и царскими мундирами и бородами форсить — тоже не катит. Мы выделяемся из толпы, когда захотим. Обычно нас не видно — но мы есть и нас не так мало. Пропаганда среди людей, живое общение, глаза в глаза — постепенно, по одному перековывать людей. Там, где работаешь. Там, где учишься. Там, где живешь. Не сразу, исподволь. Время-то так и так на нас работает.

А чего перековывать, огрызался Квас, типа, и так вокруг одни недовольные. Ага, иронизировал Слон, все недовольные только языком ворочать. А подойди вон к Пете, к Васе, к Грише, которые вот тут в курилке только что черных ругали, и предложи — а пойдем, типа, на выходных какого-нибудь черного замочим? Что тебе ответят? Отмазки пойдут, хоть роман пиши. А языком все пиздить горазды. Вот в том-то и дело, Митяй, что дух людей нужно перековывать! Помнишь, о чем мы с тобой спорили? Ты мне щас что хочешь говори, но ваша борьба чисто материальная — ну, одного хача замочили, ну, другого, ну, ниггера, ну, рэперу морду набили. Но всех-то вы не перебьете! Помнишь, ты сам в статье писал — типа, дерьмократы якобы борются не с причиной, а с последствиями. Вот у вас такая же фигня — всех хачей не перебьете, система новых сюда запустит. Всех рэперов не передолбаете, потому что эту заразу система осознанно плодит. Нам повезло — я, ты, твоя бригада, мы выросли, когда коммунизм рухнул, когда молодежью в принципе не занимались. А сейчас ты посмотри, что творится? Как они капитально мозги ебут!

— Так что, ты мне хочешь сказать, что скинхедство — это чушь, что это не нужно? — повышал голос Квас.

— Никогда я такого не говорил! — отвечал Слон. — Скинхедство необходимо. Как молодежная культура, которая открыто противостоит хип-хопу и прочему говну вырожденцев. Как молодежная культура, которая имеет свой яркий стиль во всем. Скинхедство необходимо как фильтр. Пусть через него отсеиваются слабые, лентяи и трусы. Террор — необходим. Я не говорю, что не надо бить морды. Надо. Надо бить морды, мочить, резать, что угодно. Но не надо стоять на месте. Не надо делать из мордобоя культа. Мы из этого выросли. Но прекратили ли мы борьбу? Нет! Пока Россия не будет великой, мы будем сражаться! Мы выросли — и вы из этого выростаете. Ты что, этого не чувствуешь? Многие ваши это чувствуют. А вы себя изживаете. Ваше лучшее время прошло. Теперь конец, какой бы он ни был — не за горами.

Два дня они не разговаривали — Квас обдумывал сказанное. Он понял, что Слон, мать его так, вроде прав. Но тогда что же делать?

Слон сказал — только два, мол, выхода. Отказаться от всего, прекратить борьбу и медленно стать тупым обывателем, лишенным всего святого, существом без идеалов. Как тебе такой вариант? Нет, никогда! Это же страшно! Это как изнасиловать самого себя! Верно, я тоже такое чувствовал. И второй вариант — всем вступать в какую-нибудь партию и заниматься легальной борьбой. И иногда трясти стариной и трогать черных за вымя — чтоб не забывали, чью землю топчут, падлы! -

Другой партии, кроме РНСС, я не знаю. Если хочешь, я притащу тебе кое-что ознакомиться.

— Валяй, — ответил Квас. — Но сам понимаешь, я обо всем расскажу нашим. Ты сам, наверное, понял, что разговор был слишком серьезным.

— Да валяй, — ответил Слон. — Эти разговоры — не секрет. Мы это обсуждали. Мы это еще будем обсуждать. А насчет того, что я слишком много знаю — пиз-дить языком кому-то из ваших меньше надо, и все…

Квас перенес тяжесть тела на правую ногу, чтобы не облокачиваться на станок, уже приготовился жать кнопку нагрева паячных клещей, когда медная проволока, зажатая в этих самых клещах, дрогнула, поехала в сторону и в сотый раз соскользнула. Злости не хватало, даже чтобы ругаться. Квас шумно выдохнул и резко повесил клещи на крюк. Швырнул серебряный припой на тумбочку для инструментов. Кулаком от злости шарахнул по мотку бандажной ленты.

— Что ты тут расшвырялся? — послышалось из-за спины. — Не получается?

Это тихо подкралась въедливая тетка Маша из ОТК.

— Да тут с концами я напутал, теперь, блин, шесть паек делать.

— А ты что, намотку все, сделал? — Да все уже…

Тетка Маша полезла к катушке, а Квас присел на корточки, стал собирать обрывки бандажки и швырять их в ведро. Это занятие, легкое и понятное, слегка успокаивало.

— Чертежи подай! — послышалось от станка.

Квас подал засаленную развертку и продолжил навесом швырять куски бандажки в ведро и при каждом удачном броске довольно говорил сам себе: «Трехочковый!» И тут на его бритую макушку обрушился дробящий удар.

— Д-да? — зловеще-звеняще спросила тетка. — И сколько же у тебя здесь витков?

— М-м… Сорок, — уверенно ответил Квас.

— А надо сколько?

— Сорок.

— С чего ты взял?

— Чалый сказал.

— Чалый сказал… — передразнила тетка. — А больше он тебе ничего не сказал?! А чертеж ты читал?

— Читал. Так там написано мотать по второму варианту.

Маша вздохнула.

— Короче, эту херню, что ты нагнул, разгибай, спаивай все обратно, и еще девять витков. Медь отрежешь «лестницей», чтоб пайка на пайку не налезала, а то радиальный размер похеришь, на стяжке завернут. Еще тебе четырнадцать паек. Спаяешь, я приду, проверю. Давай, дерзай!

Ну все, это уже слишком! Квас дождался, пока ОТК отвалило, пнул паячные клещи ногой и пошел в курилку. Там покуривали Игорь и Арбуз — еще один ученик и грузчик. Закурив и швырнув на стол зажигалку, Квас подпустил таким матюгом, что оба разом умолкли.

— Че случилось? — спросил Арбуз (Арбузов).

— Да пошли они на хуй, уроды! — отмахнулся Квас. — Уже заколебали, честное слово! Не, ну ты прикинь — я ученик, мотаю первую катушку, они мне дают наставника — Чалого, он вот с понедельника бухой, блядь, в лах-муты! Вот я начал в среду, до пятницы я почти все сделал, он был трезвый еще — ну, мы с ним вон сколько намотали! Подойдешь к нему, если чего надо, спросишь, все объяснит, как человек, короче, ништяк.

— Чалый — мужик шарящий! — вставил Арбуз.

— …А с понедельника — как пошел бухать, так и началось — делает там, черт знает что, а я переделывай. А начальство ходит и смотрит — всю неделю, мол, ни хрена не делаешь. Медленно, мол, мотаешь. Не закладывать же мне Чалого — мне еще тут работать…

Тут забрел покурить старенький Семеныч, старожил цеха. Квас, размахивая сигаретой, продолжал изливать душу.

— Дескать, что не ясно, спроси у наставника. Ебать тя конем! Вот он стоит, наставник, блин, глазки в кучку! И так уже вот почти неделя! Нервы все уже измотали! Я так думаю — ты начальство же, твою мать! Ты что, не видишь, кто в каком состоянии у тебя по цеху ходит?! Хуль ты до ученика докопался?! И этот еще, блядь, Петя-Петушок! Сто раз подходил, когда я с пайками мучался, встанет над душой и давай трендеть — клещи не так держишь, то не так, это не эдак, советчик хренов! Нет бы сказать — давай я тебе, Дима, медь подержу! Я бы там все и спаял! А то языком трепать все мастера!

— Хреново вас учат, — добродушно вставил Семеныч. — Тогда, при Союзе еще, считалось, вот пять лет отработаешь — вот тогда ты да, трансформаторщик. А ты месяц подручным стоял, прокладки херачил, — Семеныч рукой изобразил, как подбивают прокладки, — а тебя уже за станок пихают. Хуль с тебя взять-то еще? Раньше тебя бы к станку еще близко бы не подпустили! На тебе меди гору — сиди тренируйся пайки.

— Ага, сейчас, блядь, пайки тренируйся! — съязвил Арбуз. — Медь вся как сквозь землю