— Девушке посвятил?

— Ну не мальчику же! Так там же написано.

— Да, верно… Кх-кхм… Да! — Роммель помолчал. — Хотя, в общем, неплохо. Я так сейчас подумал — пойдет. Как вы?

— Конечно, пойдет. По-моему, здорово.

— Не, в натуре здорово. Боксер, ты — гений!

— Значит, «Стихи наших соратников», «Спаси меня», потом надо чего-нибудь пафосное…

— Может это? — Сергей пропел:

Я люблю горизонты окраин В пелене ядовитых дымов, Там вздымается почва буграми, Там встают вертикали домов… * (*Сергей цитирует стихотворение известного праворадикального поэта Алексея Широпаева.)

— Да ну, брось, — отмахнулся надувшийся Квас. — Кто этих стихов не знает? Может, еще про «когда ботинком лупят в темя» печатать? Это уже все знают…

— …Ладно, это мы подумаем… Я раздобыл-таки перевод «Нашего знамени»…

— А-а, «Наша классика» (имеется в виду название рубрики для журнала) — марш Гитлерюгенда… И чего там за перевод?

— Довольно брутальная песенка… Там короче так:

Вперед, вперед! — зовут фанфары, Вперед, вперед! — юность не ведает страха, Впереди жестокие битвы, Но юность добьется своего.

— Здорово…

— Оп-па! Тихо… Начинается! По местам! Начинались новости…

«…В студии Татьяна Миткова, здравствуйте… Воскресная трагедия в Москве: в результате хорошо организованной акции неонацистов погибло четверо граждан Вьетнама. С места событий…»

— Уау! Йес!

— А чего так мало-то…

— Да, не зря потрудились!

— Завянь!

«… Около двадцати двух часов не менее пятидесяти неонацистов, вооруженных ножами, обрезками труб и арматурой, с криками «Хайль Гитлер!» напали на небольшой вещевой рынок на Учительской улице. (Видеоряд — разбросанное барахло, сосредоточенный мент говорит с врачом, мент говорит по рации, людские силуэты в окнах, подъезжает «скорая», ряд «скорых», подъезжает кто-то из мэрии, загружают кого-то в «скорую», лежит ничком убитая вьетнамка, кто-то из свидетелей разговаривает с ментами, машет в сторону рукой, «газелька» с выбитыми окнами и отметинами от ударов на двери, лежит убитый вьетнамец, спортивная куртка распахнута, футболка задрана к голове, кровь в свете ламп…) По словам очевидцев, наблюдавших за погромом из окон квартир и позвонивших в милицию, побоище закончилось так же внезапно, как и началось. В результате от полученных травм трое граждан Вьетнама скончались на месте и семнадцать человек госпитализировано с травмами различной степени тяжести. Четверо из них, в том числе и двадцатилетняя девушка в данный момент находятся в реанимации Института имени Склифософского и их состояние врачи оценивают как критическое. По дороге в больницу от тяжелой черепно-мозговой травмы скончался еще один торговец. Также тяжелые травмы головы получил случайно оказавшийся на месте погрома москвич. Буквально перед началом выпуска мы получили сообщение, что в реанимации Института «скорой помощи» имени Склифософского сегодня около четырех часов дня от полученных ножевых ранений скончалась двадцативосьмилетняя гражданка Вьетнама. Таким образом, число жертв неонацистов возросло до пяти человек. Никого из погромщиков не удалось задержать по горячим следам. В расследовании этого пугающего по своей наглости преступления и установлении личностей погромщиков уже задействованы значительные силы органов охраны правопорядка…»

— Да чего она пиздит, тварь?! Там русского мы никого не тронули!

— Да там их и не было!

— Да это, наверное, тот чурка у машин за москвича сошел…

— А она и не сказала — «русского»! Она сказала — «москвича»! Косых они вроде еще стесняются за москвичей выдавать, а чурки у нас вроде уже как коренная национальность!

— Жалко, его не добили!

— Да ладно! Все равно классно поработали! Сейчас такой кипеш подымется!

— Теперь какое-нибудь чувырло все расследование под контроль возьмет…

— Здорово еще, если еще Запад начнет залупаться — мол, разгул экстремизма в России!

— Да, мужики, все здорово! — подвел итоги Ром-мель. — Но теперь мы все залегаем пока на дно. Борьба конечно, не затихнет никогда, но по бригаде — отпуска. Надеюсь, что из наших никто ничего не сболтнет.

Шум из-за разгромленной барахолки на Москве поднялся большой. Они даже сами немного перепугались. Конечно, задумка с граффити и была рассчитана на слабонервных журналистов, но такого они не предполагали. На Горбушке бригада осторожно выясняла, что обо всем об этом говорят в движении. В движении погром приписывали некоторым группировкам, состоящим из так называемых «старых» скинов. И кое-кто слышал даже, как представитель такой группировки туманными намеками приписал этот подвиг себе. По движению ползли слухи, что, дескать, менты таскают некоторых свеченых скинов на беседы — типа, где был, что делал, чего слышал.

Роммель даже отметил, что весь этот шум, в принципе, совсем неплохо — некоторые потенциальные болтуны остерегутся красочно расписывать свои подвиги. А то за пивом, перед соратниками, да еще перед девочками как здорово небрежно обронить — мол, слышали тут по телеку про косых? Так это мы их… Да! И я там был — вот какой я крутой! А теперь язычки-то попридержат — вон какой шум поднялся, и скинеров трясут, и мусоре-кие шишки наперебой кричат, что экстремисты бросили доблестной милиции вызов, но они-то постоят за честь мундира — спать и кушать не будут, а уж злоумышленников отловят.

Квас из-за всего этого шума навел-таки порядок у себя в комнате. Как и хотел, он оставил лишь копию картины Васильева, а все остальное рассовал по шкафам. Мол, когда был скином — все это висело, а сейчас завязал, но храню это как память.

Бригада разошлась на каникулы. Они, конечно, встречались, пили пиво на природе, ходили друг к другу в гости — короче, общались, как и раньше, но акции пока прекратились.

Квас вкалывал на заводе, старательно вникая в производство трансформаторов. Они со Слоном взяли несколько учебников из заводской библиотеки, чтобы врубиться в теорию, понимать, что там к чему. Чем больше Квас работал на заводе, тем больше ему нравилось. Ему было приятно причислять себя к рабочему классу, хотя отец на его пафосные монологи о рабочем классе говорил, что, мол, на заводе без