скинера не из квасовского подразделения. Своеобразный жест отчаяния. Скин бился сам, лупил ее, но свое оружие он бросил при команде «уходить!», а затрещины на обезумевшую азиатку уже не действовали. Помощи ему никто не оказывал — много молодых, которые готовы уже драться коллективно до конца, теряются при отступлении, думают только о себе, и несутся наутек сломя голову. Вести себя хладнокровно при уходе гораздо труднее, чем в бою. Это все за доли секунды осмыслил Квас, налетая на азиатку и всаживая ей нож в спину. Он рванул парня за шиворот, придал ему ускорения. Нож остался в азиатке. На дороге кто-то ворочался и стонал. Квас мельком взглянул — наш, не наш. Косой. Добить бы! Ладно, хрен с ним! Уже не до него в самом деле!

Квас рванул через кусты и у стены огляделся. Ржевский со своими исчез. Слон тоже. Слабый топот разбегавшихся в разные стороны скинов затихал. Азиат на дороге надсадно стонал. Своих Квас не слышал, а, вот они, бегут за ним — молодцы, не потеряли его в суматохе. В глазах этих троих ребят, обращенных на него, Квас увидел испуг типа «Господи, да неужели мы сделали это и нам за это ничего не будет?» и доверчивость. Они доверяли старшему, готовились положиться на него и слушаться его во всем.

— Не отставать! — и понесся дальше через дворы. Все-таки напрасного труда не бывает, не пропали даром их неоднократные топтания по этому району — они не неслись бестолково через темные дворы, лишь бы удрать подальше, а уходили толково, помня план и так, как их учил Квас. Рывок через темный двор, потом походочкой вразвалку пересекаем улицу, опять рывок через четыре двора, опять спокойно перескаем улицу. Снова рывок… «Побег на рывок»… Все, здесь уже можно идти пешком. Ну, не так медленно — не на прогулке. Быстрым шагом. Простым быстрым шагом. 0-па! Помойка! Перчатки у кого-нибудь остались? Кидай здесь! Мавр сделал свое дело! Спокойно, мужики! Спокойно. Осталось чуть-чуть. Теперь уже чуть-чуть. Тихо! Подъезд открытый — зайдем на огонек! Барсетку — в мусоропровод, деньги — на бочку! Пересчитаем. Ого! Восемь тысяч с копейками. Всем по пятьсот — остальное в партийную кассу. Запомнили, у кого сколько? Менты почему-то начинают волноваться, когда у человека охапка денег, а он не знает, сколько. Хотя это мое конституционное право — не знать. Ведь это какие-то низменные деньги! Отлично. Пошли дальше.

…Согласно плану, откололись первые двое — вошли в подъезд у облюбованной ранее остановки. Код узнали заранее. Дорога просматривалась. Светиться не будут, а на автобус сядут.

Осталось двое — Квас и тот паренек, который был тогда в электричке с негром и его подружкой. Они быстрым шагом срезали еще один двор и вышли на перекресток у ряда из трех ларьков.

— Помнишь это место? Перейдешь дорогу и наискось, наискось, через дворы — метро. Только спокойно, понял? Считай, на девяносто процентов ты уже дома! Сейчас едешь на «Автозаводскую» и ждешь всех остальных. Давай, удачи!

Квас некоторое время соображал, где находится, потом понял, где и как отсюда дойти до Ксюши. «Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша! Ждешь ли ты меня?» Мама всегда говорила, что у него хорошая память — план был как бы перед глазами. Ну, теперь можно закурить. Черт, руки подрагивают. Спокойной походкой он направился на рандеву с Ксюшей. Старым носовым платком обтер Квас себе ботинки и тут же выкинул его. Нацепил галстук и расстегнул наглухо застегнутую черную джинсовку. Ксюша ждала его — ну все, дальше дело техники. Квас сграбстал девушку и тихо прошептал: «Терпи милая, со стороны мы должны сойти за влюбленную парочку! О, видишь!» Воя сиреной, пронеслась мимо ментовская машина. «Хрен вам, ребята! Не в этот раз! Ну, все, пошли… Теперь уже не интересно… Только б из наших никого не приняли…» Обнявшись, они дошли до метро, а мимо них несколько раз проносились милицейские машины и дважды — «скорая помощь». Провожая каждую неотложку, Квас цокал языком.

— Ну, милая, метро! Улыбочку!.. Подожди, сейчас, — Квас отошел, купил себе пива, а Ксюше джин с тоником. — Пошли! Gott mit Uns!

Был прекрасный теплый вечер тяжелого дня — понедельника. Легкий ветерок пошевеливал занавеску у открытого окна, а в комнате Кваса сидело трое друзей — Роммель, Боксер и Серега. На столе, на серой скатерке стояли две бутылки «Сидра», баклашка «Очаковского», два уже ободранных леща и миска с соленым крекером — друзья слегка отмечали бурные выходные. Роммель развалился за столом — ухмыляясь, читал что-то. Квас курил, любуясь бордовым диском заходящего солнца, Серега резался в «Противостояние», полностью погрузившись в игру и бормоча что-то вроде «Во-от мы как… Ага-а-а… Танки, значит, двинули, да? Где там мои пушки? Во-от они…» и т. д. Боксер привязал к карамельке толстую нитку и играл с Лиской. Мелькал экран телевизора. Они, собственно, и собрались у Кваса посмотреть новости — кое-что они слышали по радио и решили, что уж по НТВ должны что-нибудь сказать про зверства бритоголовых.

— День завтра жаркий будет — отметил Квас. — Закат какой…

— Как первый день отработал? — спросил Боксер. Он стал крутить конфетой вокруг головы Лиски, и Лиска отмахивалась от конфеты лапой. От ее шлепков конфета крутилась все быстрей и быстрей, и — оп- па! — кошка подпрыгивала и хватала ее лапами. Но Боксер не дремал — он отдергивал конфету, и все начиналось сначала.

— Нормально…

— Да-а… — Роммель отложил листки в сторону. — Какая ч-чушь!

— Какая чушь? — спросил Сергей.

— Да они тут всякую чушь понаписали. Для журнала это не годится.

— Чо не годится? — хором возмутились Квас и Боксер.

— Да то. Послушайте. Квасовский шедевр.

— Ну и чего?

— Чего? Да это чушь собачья! Какого хера ты это притащил? Что это значит?

— Ды-ы… — помялся Квас. — Лирика…

— Ли-ирика… Хулирика! Сопли! Смысл-то какой? Или как у Малевича: насрал, размазал — чем непонятней, тем гениальней? Чего за последний куплет? Чего это за херня — ты чего, алкоголик? Сто пудов, ты это писал, когда еще не был скинхедом. Так, ладно, это вообще чушь…В туалет с этим сходить…

— Пошел ты…

— Пошел сам. Наш же журнал, не чей-нибудь, правильно? Теперь ты, Боксер. «Посвящается Ма- аше…»

Спаси меня, спаси меня, От пуль шальных и от огня, Укрой от душной пустоты, От тех, кто слабы и немы…

А вихрях праведной войны Грехи все будут прощены…

Когда вся тьма, вся гнусь, вся муть Сшибется с нами грудью в грудь, Когда в зрачках шальных коней Запляшут всполохи мечей, И я удар приму не раз За счастье твоих синих глаз, Когда с меня собьют шелом, И коловрат блеснет на нем, Когда под сталью боевой Со звоном лопнет панцирь мой, Тогда возникни из-за плеч, Отбей пронзить готовый меч.

Ну? Тоже лирика?

— Лирика.