— От они, голубчики… Так, Ксюш, возвращайся и жди нас у остановки, знаешь, у какой, да? — тихо распорядился Роммель.

Он надел на руку в тонкой кожаной перчатке массивный кастет. То же сделал и Бабе.

— Пошли.

Скины надвинулись на сидевших все разом, отрезая пути к бегству. Бригада пошла в атаку скорым шагом, в ногу, молча и неотвратимо, как смерть.

— Ку-ку, обезьянки! — бросил, уже подойдя вплотную к врагам, Роммель. — Мы идем!

«…Следующей повесили Клару Петаччи. Раздался женский визг. На несколько секунд, пока тела покачивались в прозрачном утреннем воздухе, воцарилась странная тишина. Крики и смешки прекратились. На мгновение лица стали серьезными и задумчивыми. Мы все вдруг почувствовали, как в воздухе повисло тягостное ожидание. Как будто мы погрузились в сон. Очнувшись от которого, мы обнаружили мир прежним. Казалось, что в течение нескольких секунд мы все осознали, что Дуче, наконец, мертв. Что он казнен без суда и что наступит час, когда все мы вместо унижений и оскорблений будем воздавать ему почести как герою и возносить в молитвах как святого…»

Квас пошарил по одеялу, нащупал пластиковую линейку, которую использовал как закладку, заложил страницу и захлопнул книгу. Он встал, быстро оделся и аккуратно заправил кровать. Стараясь не шуметь, подошел к холодильнику, вынул коробку с соком, поболтал ее и резко допил остатки. Было субботнее утро, и все в палате еще спали. Крадучись, Квас вернулся к своей тумбочке, достал пасту, щетку, полотенце, бритву и сигареты и так же, на мысках кроссовок, легко прихрамывая, вышел из палаты. Квас поправлялся.

Окатившись до пояса и побрившись, он вылез покурить на балкон. На свежем утреннем весеннем воздухе сигарета казалась необыкновенно вкусной. Квас сидел минут пятнадцать на потрепанной банкетке, привалившись к беленой стене, смакуя каждую затяжку, ловя молодые лучи солнца и радуясь утренней разноголосице птиц больничного сквера. Их чаще и чаще прерывал шум пробуждающегося огромного города. Много лиц у этого города, много жизней, уровней, лабиринтов, как в огромном доме. Есть в нем светлые залы, и чердаки, и чуланы, куда лучше не соваться.

В палате, куда Квас вернулся, помахивая полотенцем, все так же было тихо. Не спал только благообразный пожилой мужичок Николай. Он сидел на постели и из-за очков на желтом пергаментном носу читал толстую синюю книгу.

— С добрым утром! — тихо сказал Квас. — Коль, я окошко открою?

Квас медленно потянул за веревку, и форточка тихо откинулась. В палату, пропахшую за ночь больницей, потек хрустальный колкий сквознячок, и плавно зашевелилась салфетка, покрывавшая стакан с водой на тумбочке у окна.

— Во, совсем другое дело! — Квас сел на кровать и зевнул. — Николай, хорош читать, может, продолжим?

На полу, между их кроватями, стояла шахматная доска с недоигранной с вечера партией. Квас осторожно поднял доску и поставил на стул.

— Чей ход?

— Твой, Дим.

— Ага, так… Я уж не помню, чего там было. Ладно, вот.

Народ в палате зашевелился, двое с противоположной стороны потянулись в ванну. Игорь, молодой парень-шофер, проходя, включил маленький телевизор на холодильнике. Они играли до завтрака. После завтрака, после нехитрой больничной еды, Николай опять уткнулся в том Агаты Кристи, а Квас, нарезав ломтиками два больших яблока, завалился на кровать и углубился в биографию Муссолини. В субботу обычно его кто-нибудь навещал. Иногда приходили и в будни, но в субботу уж сто пудов. Сегодня мать прийти не сможет, поэтому он просигналил своим, чтобы подогнали машинку — оболваниться.

«…Сегодня (в мысли Кваса о трагедии Дуче вплыл звонкий голосок ведущей десятичасовых новостей) пресс-служба вооруженных сил стран НАТО в Косово подтвердила поступавшие ранее сообщения о нанесении нескольких ракетно-бомбовых ударов по позициям сербской полиции и спецназа в районе Приштины. По словам представителя пресс-центра сил НАТО в Косово, все точечные удары достигли своих целей. Все сообщения о многочисленных жертвах среди мирного населения, в том числе и албанского, о разрушении православного монастыря XVI века, а также информацию об уничтожении сербскими ПВО бомбардировщика 'СТЕЛЛС' представитель пресс-центра назвал «легкомысленными и несоответствующими действительности…'»

— Нормально, — изрек Квас. — Янки совсем оборзели… Приятно, что хоть «СТЕЛЛС» то ихний подшибли…

— Да, блядь, сучара! — отозвались с крайней койки. — Я б их за яйца всех повесил! Косово же — это же вроде сербские земли-то…

— Почему наши им не помогают?

— Черномырдин — козел!

Дальше пошла дискуссия про Сербию, и молодой басок Кваса прекрасно вплелся в общий тон голосов, жаждущих американской крови.

Вошла сестричка.

— Разорались… Дим, к тебе там пришли.

— Ко мне? — вскинулся подкачанный паренек у окна, довольно молчаливый.

— Нее-е, к тебе, Димка, к Никодимову.

Квас почесал репу, взял сигареты и пошел из палаты. Сестричка легонько толкнула его локотком и уважительно подняла брови. Сердце Кваса заплясало в радостном предчувствии.

Квас вывалился из палаты и — вот оно! Суббота началась лучше некуда! У сестринского поста стояла Инна, из плоти и крови, в накинутом белом халате и двумя явно не пустыми пакетами, прислоненными к стене. В одном из них красиво вырисовывались апельсины, и виноград, и еще что-то, и еще… Она стояла спиной к нему, ожидая Кваса из палаты интенсивной терапии. За последнюю неделю здорово потеплело, и Квас если бы не посмотрел на градусник в палате, то понял бы это сейчас — Инна была одета довольно легко. Он с удовольствием полюбовался ее грациозной фигуркой, а потом тихо двинулся вперед.

Квас медленно подкрался сзади и необыкновенно нежно сказал:

— Всю жизнь работать на аптеку будешь! Инна вздрогнула и развернулась.

— Пфф-ф… Приветик! — Они легко поцеловались. — Откуда это ты вылез?

— Меня в обычную палату перевели. Скоро выпишут! — похвастался Квас. — Инн, погоди минуту, сейчас я все это дело в палату перетащу. — Он заглянул в пакет и присвистнул. — Нн-нууу… Ух! Ты прям меня балуешь! Спасибо.

Квас легонько поцеловал ее в шею под ухом. Инна потрепала его по обросшей голове.

— Оброс наконец-то. А кстати, тебе так лучше!

— Ладно, пошел я, — Квас взялся за пакеты. — Жди меня и я вернусь. Только очень жди!

Инна весело кивнула. Квас, когда вернулся, карманы его спортивной куртки оттопыривались — там лежали два апельсина.

— Итак, Инна, я весь твой. Пойдем сначала покурим на балкон?

Они вышли на залитый солнцем балкон, где Квас кайфовал утром. Там курили два парня из сороковой палаты, но они деликатно закруглились и вышли, Квас поручкался с обоими по очереди.

— Здорово! — протянул Квас, прикуривая.

— Здорово! — повторил он, протягивая девушке зажигалку.