отшумит и отклокочет их жизнь и от их могил ничего не останется, и от могилы Молодого ничего не останется, и никто не будет помнить их имен, только в земле будут лежать вечно эти свертки, положенные руками соратников в гробы погибших друзей, свидетельствуя, что жили такие люди, сражались и погибли. И вдруг кто-то откопает случайно это послание вымершего давно поколения, разворошит его и найдет в свертке белые шнурки, свастику и листок белой мелованной бумаги, закатанный Квасом на работе в пластик в четыре слоя. И прочтет на листке рунами старательно выписанную надпись:
И может, тихо задумается этот их потомок над этим листком…
Потом Квас сжал руку Молодого, тихо сказал ему:
— Ладно, давай, Молодой. Там свидимся. Спи спокойно.
Потом поцеловал его в лоб, отошел и сел рядом с Башней. Сзади кто-то потрепал его по бритому затылку.
Наконец все попрощались, и могильщики сноровисто заколотили гроб. Резкие удары отдавались в их сердцах — раз, раз, раз… Гроб медленно опустили в могилу, и глухо стали стукаться в крышку комья мерзлой земли. Каждый подходил по очереди и кидал. Слышались тихие всхлипы матери.
И вот все кончено. Резко выделялась свежая могила. К подножию железного креста сложили навалом бордовые гвоздики… Друзья оглянулись на прощанье.
— Молодого будет баюкать земля, за которую он сражался, — высокопарно сказал Роммель. Никто не отреагировал. Слишком рано для таких речей — пока у всех была только скорбь, словно по живому мясу провели наждаком, так дошло до всех, что вот только что забросали землей их друга, совсем еще недавно веселого, живого и теплого парня.
Все беспорядочно, вразброд, пошли назад, к автобусу.
ГЛАВА 8
Зиму бригада прожила трудно и как-то мертво. Они все не могли успокоиться. Из их единого организма с мясом вырвали кусок плоти, да и внутренний мир бригады был подкошен. Призрак неотомщенного Молодого постоянно витал над ними. И хотя Роммель говорил, что все нормально, что никто из них не хочет помереть от старости в маразме, обделывая под собой кровать, что как еще может окончить настоящий, идейный бритоголовый свои дни, как не в бою, но все равно у всех на душе было муторно. Вся бригада была согласна с Роммелем, и все же…
Они часто ездили на Митинское кладбище, где под временным железным крестом нашел свое последнее успокоение Молодой. Каждый раз брали маленький однокассетник и на прощание ставили Молодому его любимую песню — «Trial» RAHOWA, тем более что и по духу она подходила. Слушали ее стоя, опустив головы, расставив ноги и скрестив руки на поясе.
Менты, естественно, никого не нашли, а самим им удалось выяснить, что в тот день в том районе была дискотека, и Молодой, видно, наткнулся на целую кучу пьяных… кого? Рэперов, быков — хрен их знает. С кем же пересеклась дорога их друга, когда в тот долбаный вечер он вылез из метро и пошел разыскивать народный пивняк?
Бригада узнала, что в том же месте будет опять дискотека, и они устроили засаду на улице, где грохнули Молодого. По той дороге возвращалась с дискотеки кучка модной молодежи, и она подверглась беспощадному разгрому, и двое ребят, одетых в наиболее широкие штаны, пострадали очень сильно. Были проведены еще несколько акций возмездия, но удовлетворения они не принесли. Ведь истинные-то убийцы живы, здоровы, и достать их почти невозможно. Роммель с подружкой, одевшись в прикид продвинутой молодежи, пару раз толкался на той дискотеке, вдруг (чем черт не шутит) услышит, как кто-нибудь хвастается, что вот, типа, загасили скина. Этого он не услышал, зато узнал, что оба рэпера находятся в больнице, один худо-бедно поправляется, а у второго вывихнут таз и как-то необычно проломлен череп. Радость для хирургов — неординарный случай. Но летальных исходов, как они надеялись, не было. Вообще, после истории с Молодым бригада дала передышку кавказцам и неграм и вплотную занялась рэперами. Головы полетели. Но морального удовлетворения это все равно не принесло. Бригада раскачалась где-то к началу марта. Не то чтобы они забыли Молодого, нет, конечно, и матери его помогали по возможности, просто время немного лечит, с этим ничего не сделаешь. Прошло время, когда Молодой считался как бы живым, но только вот отошел на минутку, теперь же Молодой считался историей, и бригада обзавелась собственным пантеоном погибших героев.
Квас трепался с Инной по телефону.
— Знаешь, мне тут такой сон приснился, не поверишь… Ну, у меня простой был на работе пару дней, и я днем отсыпался, а так — фигли, приходишь с работы, валишься спать, там уже ни хрена не снится. Помнишь, я тебе рассказывал, у нас парня одного убили? Ну вот про него сон снился… Причем я до сих пор уверен, что это — не сон. Нет, сон, конечно, но сон не просто так. Короче, смысл в следующем — иду я по лесу. А лес густой такой, темно-темно-зеленый, и знаешь, такой тихий-тихий. То есть я наступлю на ветку какую-нибудь, она щелкнет, а так — тишина просто мертвая. И еще я помню — сигареты у меня есть, а огня ни хрена нет. И вот я иду и страдаю — курить хочется, край. Иду-иду, там овраг какой-то, стволы какие-то валяются, я иду, иду, блин, не знаю, зачем, просто чисто через этот лес продираюсь. И тут смотрю — костерок горит, и паренек там какой-то на бревнышке у костра сидит, спиной ко мне. Я подхожу и говорю — типа, друг, можно я от твоего костра прикурю? — Прикуривай, говорит. Ну, я прикуриваю от головешки, смотрю, а это наш Молодой, ну, этот парень, которого убили, у него кликуха была Молодой… Короче, да, смотрю, а это Молодой. Сидит в таком потертом камуфляжике, травинку во рту покусывает. У него привычка была такая — как где-нибудь увидит травинку с метелкой, обязательно сорвет, в рот засунет, идет, этой метелкой трясет. Сидит, короче, смотрит на меня и лыбится. Я говорю — еб твою мать, Молодой! Мы думаем, ты мертвый, мать твоя с ума сходит, а ты, блин, в лесу засел… А я смотрю, знаешь, а у него ни палатки, ни рюкзака — ничего нету, просто костер — и он сидит. Вот, короче… Он и отвечает — а я и так мертвый, че мне… А вот как ты сюда попал, хуй тебя знает, лес-то этот по нашу сторону, а не по вашу, ты что, когда шел, не понял? Я говорю — а-а, вроде теперь понял… Потом начал — ну, мы, типа, тебя похоронили, ребята все были на похоронах… Молодой отвечает — да видел я все, знаю… Потом чего-то помолчали, Молодой говорит — покурим, типа, с тобой. А костер нас как-бы разделяет. Он на бревнышке сидит, а я напротив него, там дерево такое огромное, и на корнях его я сижу. А костер между нами. Тут я его спрашиваю — ну, как ты тут? Нормально, говорит, че мне… А это его присказка была любимая… Ты куда попал-то хоть, спрашиваю, в ад, в рай? Ты прикинь, Инн, я же весь этот диалог помню… Да хрен знает, отвечает, вот, сижу в лесу… А мне нравится… тихо… Ладно, Квас, говорит вдруг, ты это, не увлекся? Я смотрю на сигарету — почти всю искурил. Протягиваю ему сигарету, сидим опять, молчим, он курит. Потом говорит — мол, чего вы этих уродов найти не можете? Молодой, — говорю, — ищем их, честное слово! Но… хрен же знает, кто это такие… Может, еще найдем. А так мы мстим за тебя… А потом я говорю — как я выйду-то теперь отсюда, лес-то с вашей стороны… А он отвечает — это у нас тут лес, а у вас, может, ты дома валяешься и дрыхнешь. Как это, — спрашиваю.
И тут, Инна, опять этот будильник гребаный, и я проснулся… Интересный сон, правда?
Поговорили еще чуть-чуть, обменялись комплиментами, распрощались. Квас покурил, потом включил компьютер и стал продолжать статью. Тут надо оговориться, что бригада замутила что-то вроде журнала. Материал собрали, разбирая завалы Молодого. Роммель написал статью, посвященную погибшему соратнику, ее предполагалось снабдить фотографией, на которой Молодой в походе, у костра, пробует варево из большого котла, и второй фотографией, где Молодой, вытянувшись в струнку и выкинув правую
