неплохо бы, ну и хватит для начала. Какая говоришь, больница-то?

Башня назвал.

— Ага… Значит, где-то через сорок пять минут на «Красных воротах». Яволь?

— Договорились.

— Тогда звони Бабсу, а я Квасу позвоню.

— Слушай, Роммель, надо же, блин, это… матери его позвонить сказать.

Роммель помолчал.

— Да… От суки-то, а?! От падлы-то, блядь! Слушай, пока не надо звонить, съездим в больницу, посмотрим, чего там с Молодым, оттуда тогда позвоним. А вдруг это не Молодой? С чего ты вообще взял, что это Молодой?

— Так это, бумажка с телефоном…

— Ну и что? А вдруг это не Молодой? Ты когда-нибудь помнишь, чтобы Молодой куда-нибудь без документов выходил? Ни хрена он куда-нибудь без документов не вылазил. Ты сейчас позвонишь, а его мать тут же кондратий схватит, на месте. А вдруг потом это не Молодой? Единственное что, вдруг он при полном параде туда поперся. Говоришь, блядь, говоришь — все без толку! Квас, блядь, тут тоже схлопотал от какого-то бычья, тоже ходил, как мудак, при всем параде. Ну ладно Квас, он с девчонкой своей поругался по-крупному, получил пиздюлей, так хоть мозги на место встали, а то ходил, как белены объелся… Ну этот- то, блядь! Взрослые же люди, должны же понимать, а как пионеры, честное слово! Ладно, харэ, прошлого не вернешь, давай, Башня, звони.

Когда дозвонились до Кваса, он стал ругаться, упирая на то, что его вытащили из постели и ему завтра чуть свет вставать. Спросонья Квас туго соображал, и ему пришлось повторить все раза два. Когда Квас врубился, то стал ругаться еще ужаснее, и под конец обещал, что приедет. В момент прощания вплелся материн голос, вопрошавший: «Куда это ты со своими балбесами намылился, на ночь глядя?» Роммель улыбнулся. Бабс вел себя спокойнее, ругаться не стал, а сразу сказал, что будет. Роммель начал собираться. Претензии родителей он сразу присек фразой, что, дескать, ему уже почти двадцать и он может себе позволить иногда отлучаться ночью. Но все равно из-за родителей именно Роммель опоздал на пятнадцать минут.

— Может, нам там ночевать по ходу придется, — сказал Роммель, когда они встретитлись и обменялись приветствиями. — Ладно, пошли.

По пути друзья большей частью молчали. Только подходя к больнице, когда все остановились перед входом покурить, Квас зло сказал:

— Он еще умрет, не дай Бог…

— Да ну, не каркай! — откликнулся Бабс. — Кто же все-таки его?

— Да клоуны, кто же еще? Сто пудов, они… Но убить-то ведь не могли… Ну да, налетели, отпинали, а ля гер ком а ля гер, но не могли же они его уж так-то?

— Да чушь все это! Молодой еще всех нас переживет… Докурили? Ну, с Богом, пошли.

Сначала они повздорили слегка при входе с охраной, но потом их проводили в приемный покой. Там друзья поговорили с санитаром в замызганном халате цвета «светлый хаки», потом с доктором. Просмотрев бумаги, заполненные при поступлении больного, он сказал, что да, в двадцать два часа семь минут бригада «скорой помощи» доставила к ним сильно избитого парня. Кто-то с первого этажа позвонил в милицию и сообщил, что под окнами кого-то избивают. Милиция обнаружила поле боя опустевшим, только у стены пятиэтажки ничком валялся какой-то малый, еще живой, и менты вызвали «скорую». «Скорая» доставила его в больницу, и там парень почти сразу умер, даже до реанимации не довезли. Причина смерти пока не установлена, вскрытия еще не было, но и так было видно, что у парня переломаны ребра и чем-то сильно пробита голова. Документов никаких найдено не было, а только в наколенном кармане форменных камуфляжных штанов засунутые за целлофан сплющенной в лепешку пачки «Петра I» были найдены вот эти две бумажки, вырванные из тетрадки или блокнота в клеточку. На одной бумажке был грубо набросан маршрут, от объекта, помеченного буковкой «М» в кружке и надписью «Каширская», до какого-то другого объекта, отмеченного крестиком. На второй бумажке был написан телефон. Доктор выложил бумажки на стол. Все уставились на них, они вдруг сразу осознали, что Молодого больше нет с ними и никогда уже не будет. И теперь они точно знали, что убитый — Молодой. Вот еще совсем недавно, в своей обычной абстрактной манере, он с чьих-то слов набросал маршрут, как идти от метро до пивняка, помеченного косым крестиком в квадрате. Стрелка от метро уходит немного вправо, потом поворачивает налево и все прямо, прямо, и упирается в крестик. А вот Молодой дает Башне бумажку и подставляет плечо, чтобы тот в толчее ДК им. Горбунова написал свой телефон. Точно. Башня замечает шестерку — ее хвост резко ушел вверх, его кто-то толкнул в руку, когда он писал.

— Да, — чуть слышно сказал Башня. — Бумажка Молодого, а писал я. А тут он, наверное, рисовал, как до пивняка добраться… Его из района Каширки привезли?

Доктор посмотрел в бумаги и потвердил — да, оттуда.

— Все сходится, — сказал Башня. — Это точно Молодой.

— Что сходится? — спросил Квас. Он о поисках пивняка слышал только краем уха.

— Потом расскажу.

— Опознать его надо, ребят.

Вызвались идти Роммель как командир и Квас как бывший санитар.

— Паш, куда вы его положили?

— Пошли, — кивнул им куда-то в сторону санитар Паша.

Они втроем пошли по коридору, и Квас услыхал, как Башня тихо спросил доктора:

— А покурить у вас тут можно? Санитар открыл железную дверь.

— Сюда.

Это была длинная широкая холодная комната, и пахло там резко и неприятно, как, впрочем, и во всем приемном покое. Много каталок беспорядочно стояли пустые, с матрацами, одеялами и подушками без наволочек. Но две, у стены, справа от двери, были заняты. На одной под серой простыней в желтых пятнах и разводах разлегся мертвец, из-под простыни свешивалось несколько желтоватых полупрозрачных трубок и торчали напряженные босые ноги, а на груди, выгнутой колесом, косо лежала тоненькая история болезни. На второй лежал Молодой. Когда Квас увидел его, он сразу вспомнил фотографии убитых солдат в Чечне — бомбер, джемпер и рубашка были задраны к голове, открывая втянутый мускулистый живот и несколько причудливо выступающих переломанных ребер. На животе была россыпь фиолетовых кровоподтеков. Мокрые снежные камуфляжные штаны, замаранные кровью и грязью, были приспущены до колен. С берцев Молодого редко капала на кафельный пол грязь вместе с тающим снегом, и лужа под каталкой была солидная. Руки Молодого были разведены в стороны и сжаты в кулаки. На лицо была наброшена наволочка, а на листе бумаги, с датой и временем, лежала расплющенная пачка сигарет, носовой платок, дешевая зипповская зажигалка-подделка и нательный медальон-коловрат на кожаном шнурке.

— Ну, ваш? — Паша-санитар приподнял наволочку. Это был Молодой. Квас два раза сглотнул. Конечно, эта окровавленная маска, оскалившаяся кровавыми зубами, с закатившимся под лоб глазом мало напоминала Молодого, но это был он. Квас оглянулся на Роммеля. Тот поднял на него глаза, а лицо его было белее мела, уголок губ подрагивал.

— Да, это он, — медленно сказал Роммель.

— Ну все, пошли, — погнал их Паша.

Они ушли, поправив небрежно наброшенную наволочку и по очереди пожав холодный и мокрый полуразжатый кулак Молодого.

— А второй кто? — машинально спросил на обратном пути Роммель.

— А хуй его знает, — спокойно ответил Паша. — Какой-то доходяга из реанимации.

Когда они пришли, санитар что-то тихо сказал врачу, Роммель остался у стола, а остальные отошли. Квас им шепотом рассказывал.

— Та-к. Значит, пишу «Устинович Антон…» — сам себе со слов Роммеля диктовал доктор. — Как его отчество?

— Ребят, как Молодого по батюшке?

Все переглянулись и пожали плечами. Молодой — он и есть Молодой, и всегда его так звали.

— Я даже не знаю, они без отца жили… Я раз паспорт его видел… По-моему, Станиславович. Да,