— Да? — он нащупал сигареты, но пачка выскользнула из пальцев и мягко шлепнулась на пол. Квас выругался сквозь зубы.

На том конце провода послышался наташин голос. Попала она явно не вовремя. Квас еще морально не отошел от подвига в электричке, и от внезапного пробуждения и резких движений кровь мерно постукивала в висках. Он начал раздражаться помимо воли. Квас поднял с пола пачку, достал сигарету и закурил.

— Привет.

— Дим, а чего ты злой такой?

— Ничего, не обращай внимания, — Квас попытался взять себя в руки. — Ты это… Ты меня разбудила.

На том конце провода помолчали.

— Разбудила? Интересно… Устал, Мить, да? То-то я смотрю — как ни позвонишь, так дома нету. А потом вдруг днем случайно позвонила, а он спит! Странно, правда?

— Не звонил, потому что работал…

— Ночью.

— Да, и ночью тоже. Дома не было, потому что с ребятами гулял. А сейчас сплю, потому что выходной дали. Ты-то сама как?

— Я-то? Нормально. Нет, ты мне можешь сказать, что…

— Я не понимаю, ты что, позвонила отношения выяснять, что ли?

— Не, мне просто интересно, где это ты так ночью наработался, что днем лежишь и дрыхнешь и прям тебя не тронь? Только не надо мне здесь толкать саги о бритоголовых.

— Чего не надо толкать? Слышно плохо. Радиотрубка и впрямь стала пошаливать.

— Я говорю, не надо мне, блин, опять свой нордический эпос разводить! Как ни позвонишь, все он с друзьями ушел. А почему мне твоя мама звонила и выясняла, не у меня ли ты ночуешь?

Квас хотел было послать ее на хуй, но, любя все делать наверняка, смиренно произнес:

— Наташ, этого быть не могло. Ты права, мог бы позвонить. Но тут на работе заказ срочный, да еще кошка тут со своим отитом (о кошке он вовремя вспомнил)… А насчет ребят — ну, война есть война. Я же тебя люблю, ты же знаешь! Так что извини, ладно? Ты же простишь меня, правда?

Опять молчание. Квас глубоко затянулся и стал ждать, выпуская колечки дыма.

— Ну знаешь, я подумаю…

— Подумаешь?! — голос Кваса резко изменился. — Подумаешь?! А тут и думать нечего! Знаешь что, любовь моя, да пошла ты к… — Квас разрубил гордиев узел и нажал кнопку на трубке.

— Она еще подумает! И что, Лиска, мне теперь делать? — возмущенно спросил он у кошки. — Ползти в это ее ебучее Тушино и ножки ей целовать? Совсем бабы охренели!

Квас открыл окно и щелчком отправил туда окурок.

— Во, цирк на выезде!

Он зевнул и опять полез под плед. И тут телефон ожил снова. Может, то была Наташа, понявшая, что перегнула палку, может, кто-то другой — Квасу было уже на это начхать.

— Да пошла ты… — пробурчал Кваса из-под пледа и рукой нащупал кнопку «off» на трубке. — Ну их всех на хер, Лиска. Давай спать лучше.

Именно в конце следующей неделе Квасу пришла в голову мысль, что этот злосчастный ниггер из электрички был каким-нибудь гребаным колдуном. Или шаманил, гад, на своем материке. После телефонного объяснения со своей второй половиной он еще четыре дня не находил себе места. Тянуло уже самому звонить. Квас хмуро курил в окно и понимал, что теперь уже — все. Что сам он уже никуда не позвонит, а позвонит ли она — вот это интересно. Хотелось бы, чтобы позвонила. Были какие-то странные звонки, но к телефону Квас не подходил. И сам не знал, почему. Столбняк, и все. Только в четверг он немного успокоился. Время, как говорится, лечит. Но до четверга произошло еще кое-что.

Рабочая неделя началась с нервотрепки на работе. Привезли шведскую фальцевальную машину, а техническая документация осела где-то в офисе, среди моря бумаг, и найти ее не могли. Босс сказал, что к обеду машина должна работать, кровь из носу. Коллектив не стремился подходить к красивой фальцевалке — упаси Бог, случится чего-нибудь, так ведь потом не расплатишься. Как узнал Квас, ее даже не купили, а взяли в аренду, настолько она была дорогая. Со второго этажа, из офиса, ясно доносился мужественный бас начальника Степаныча, который разносил офисную братию за утерю технической документации. Игорь, Олежка, резчик Тимофей и Квас ходили кругами вокруг машины, цокали языками и внятно ругались. Больше всех возмущался и орал Тимофей, говоря, что он не подойдет к этой машине никогда, очень ему хочется домой, в Люберцы, в последних трусах ехать, ежели с фальцевалкой какая-нибудь гадость случится. Ему-то хорошо, он, чуть что, уйдет на свою резку, которая работает исправно уже много-много лет, его к фальцевалке подходить никто не заставляет. К обеду машина не пошла, но зато приехал технический директор. Сначала он разнес офис, потом Степаныча, а затем спустился в цех. Квас, Игорь и Олежка, плотно пообедав, сидели вокруг машины и пили чай, ругая начальство, офисных барышень, техническую документацию и саму машину. Услыхав рокочущий голос директора и робкое бормотание Степаныча, Олежка поперхнулся чаем, а Квас грустно сказал: «У-у-у… сейчас начнется!» В цеху все бросились кто куда. Игорь успел вывернуться, схватив рекламный календарь какой-то сауны и с сосредоточенным видом, наморщив лоб, начав рассматривать его у окна. Тут вошел директор — и буря началась…

Часов в шесть прошелестел слух, что в офисе откопали злосчастную документацию. Сначала все обрадовались, но тут Степаныч сказал, что Квас, Игорь и Олежка будут работать ночью, потому что весь день фальцевал-ка простояла вхолостую. Заряд бодрости на всю неделю был получен. Нервотрепка продолжалась.

Во вторник Квас виделся с Инной, и она подарила ему красивую, видимо, заказную и довольно дорогую, печатку с «мертвой головой». Квас радовался, но недолго. А в среду, возвращаясь вечером с работы, он сцепился с группой подвыпивших бычков с подружками. Разрыв с Наташей сделал Кваса пофигистом, и он стал ходить на работу при полном параде, чего раньше никогда не делал, чтоб на работе не шушукались, да и район, по которому ему топать пешком минут десять, был не очень хороший, особенно вечером. На работе у Кваса был один товарищ, с которым можно было поговорить по душам — это Игорь. А с остальными только три темы для курилки — футбол, бабы, погода. В политические диспуты Квас не ввязывался, так как точно знал, по крайней мере, одного человека, который при случае мог настучать начальству, что Квас затевает нацистскую пропаганду среди сотрудников.

В среду вечером Квас при полном параде шагал домой. Метров за сто от метро располагался вонючий пивняк. Перед пивняком была загаженная заасфальтированная площадка и три скамейки, где и кучковалась по вечерам местная быковатая молодежь. Так было и в среду. Хотя было, прямо скажем, нежарко, и им лучше было бы сидеть дома. Они затихли, когда Квас проходил мимо, а потом в спину ему раздался взрыв развязного смеха и свист. Квас никогда не оборачивался на свист, и тут себе не изменил. Он уже ловил во вторник косые взгляды всяких датых шаек у этого пивняка, но прыгнут или не прыгнут — ему было наплевать. И вот прыгнули. Тут Квас услышал: «Эй, постой, придурок!» Квас не остановился. Два датых парня в одинаковых дубленках настигли его.

— Слышь, угости сигареткой!

— Нету.

— А чириком не подогреешь? — Нет.

— А ты чего белые шнурки вдел? Чо, нацист или крутой?

Квас понял, что стычки не избежать. На двух скамейках напряглись ребята, тут же их девчонки смотрели с кровожадным интересом. Тут Квас увидел, что ему не светит.

Бычок стоял напротив, слегка покачиваясь, и уголки его рта были характерно опущены.

Квас всегда считал, что в таких случаях нападение лучше защиты, потому что нападающий обнаруживает более сильную волю. Кулак Кваса с тяжелым инниным подарком, резко развернувшись в воздухе (Квас бил от бедра, почти без замаха), врезался в переносицу бычка, а стакан гриндера поразил его под колено. Квас толкнул пораженного бычка на второго, развернулся и бросился наутек к метро. Ребята повскакали со скамеек. Донеслось дружное девичье «А-ах!». Погоня была недолгой. Беглец надеялся, что бычье отвяжется у метро из-за милиции, но те спьяну гнали его до самых дверей. Народу у метро было