— Сейчас нет людей, которые для страны стараются — все под себя гребут. И эти ваши то же самое…

— То, что ты не видишь, это твои проблемы. Присмотрись получше.

— Все равно. Сейчас политика не нужна, нужно экономикой заниматься и хозяйством…

— Извини, мам, как это не нужна политика?! А внешняя политика? Кто союзник, а кто враг? По каким признакам их определять? А внутренняя жизнь? По каким приоритетам ее строить? Вот черные все заполонили, русским на рынках торговать не дают — это как? Деньги-то они платят. С какой точки зрения на это смотреть? С вашей или охранять интересы коренного населения на его собственной земле? А то телевизор послушаешь, — эти коренные, те коренные, тут титульная нация, там титульная нация, одни мы, русские, некоренные, нас сюда ветром занесло, как Элли с Тотошкой.

— А у вас что? Дикость какая-то… Да нигде в мире этого нет, чтобы в таком огромном городе жили одни русские.

— Почему одни русские? Но все в разумных пределах. А то так к нам скоро сюда весь трудоспособный Кавказ припрется.

— И опять кровь, да? А потом там у них работы нет.

— А не хрена было отделяться. Свободы захотели? Пусть жрут ее с маслом теперь. Или пусть одни фрукты свои жрут. Пусть живут на том уровне, на какой их интеллект вывел. В аулах в своих, до ветру — во двор, за водой — ишака завел и вперед… А к нам пусть не суются.

— Они, между прочим, тут работают. Вот вы асфальт не пойдете класть, будете лучше на диване валяться. А они кладут.

— Пусть у себя дома кладут.

— Я тебе еще раз говорю: там работы нет…

— Я тебе еще раз говорю: во-первых, не надо было отделяться. Во-вторых, у нас, между прочим, тоже есть безработица. А в-третьих, большинство из них асфальт не кладет. Посмотри любую «Дежурную часть» — процентов семьдесят стабильно кавказские рожи.

— Но все равно бить людей — это дикость.

— Людей вот мы за полтора года ни одного не тронули. Вот хачиков, ниггеров, цветных — да, долбим от души. Да и рэперам иногда перепадает, чтобы мозги на место встали. Не нравится хачам, когда их по черепу долбят, — скатертью дорожка, пусть убираются, мы без них не скучали.

— С ума ты совсем сошел. Мы тут разговаривали на работе, со мной согласились — у РНСС…

— Да что ты все РНСС, РНСС… Я же тебе говорю — я пока не в Союзе.

— Ну все равно. Одна сторона медали — патриотизм, это хорошо, но вы собираетесь уничтожать нации…

— Я не собираюсь никого уничтожать, мам. Живет Гоги в Тбилиси, а Тигран в Ереване, а азер какой-нибудь вонючий — в Баку в своем, и мне плевать, как они живут: грабят они там, наркотой торгуют, асфальт кладут — мне все равно. Но когда они шляются по моей земле, как у себя дома — изволь получить. Фашизм — это круто! Потому что культивируются здоровые вещи — храбрость, любовь, личность. Это ваша дерьмократия стоит только на дураках, пидарасах, ворах, наркотиках и предателях.

— Все равно, все сейчас болтать научились. Вон Ельцин тоже тогда говорил…

— А что Ельцин? Он вам, дуракам, наобещал чего-то там сделать за 500 дней, а вы уши и развесили. Все эти «МММ», «ВЛАСТЕЛИНЫ» — чего на них возмущаться-то? Лохи сами виноваты — я сейчас дам сто рублей, а мне через месяц отдадут тысячу, я сейчас дам тысячу, а мне через месяц дадут машину, вы тысячный покупатель и тот утюг, который стоит тысячу, мы вам продаем за двести. Ах, у вас только семьдесят? Ну, хрен с вами, давайте за семьдесят, — так не бывает! «Возродил гордость россиян, понимаешь!» Вырасти укроп и рискни его на нашем рынке продать, а я посмотрю. Подойдет азер и скажет: «Валы отсюда! Эта мая зымля!» И с вашей точке зрения будет прав — он за нее деньги платил.

— И что, бить за это?

— А что им за это, талоны на усиленное питание? И потом, мам, извини, сейчас грубо скажу — меня эта ваша паскудная психология бесит, честное слово! Долбят русских в Ставрополе, унижают в Казахстане или Прибалтике — плевать, не меня же. Гуманисты, блин, за чужой счет, пока жареный петух в ж… попу не клюнет! Вот у меня у девчонки знакомой мать тоже — скины то, скины се, скины — кому заняться нечем. А тут стоит у ларька в небольшой очереди, подъезжает машина, оттуда двое черных — и без очереди. Она им сказала, они ее так обложили, да еще и пихнули. Тут, говорит, еду в автобусе, заходят эти ваши лысые и начинают черного лупить. Немного было, конечно, стыдно, но я им так и сказала, чтоб все в автобусе слышали: «Правильно, ребята. Понаехали отовсюду — сил никаких нет». Все правильно — как ее лично задели, так сразу все поняла. А потом помнишь, мам, я в больнице тогда санитаром работал летом. Во я там на них насмотрелся! И я тебе скажу — будь у них сила, они бы всех нас, русских, в двадцать четыре часа бы вырезали бы и не моргнули бы. Так что их, гадов, валить надо без всякой амнистии, где только заметишь. Знаешь, как в песне поется:

Мать была ошарашена лихой националистической песней, которую Квас исполнил с большим чувством, стуча вилкой по столу. Деликатный слух матери, сотрудницы какого-то нужного, а нынче полумертвого НИИ по-коробило выражение «черножопые».

— Да ладно, мам, чего ты? Черножопые, они черножопые и есть. Тебя же не коробит, когда при тебе произносят «русские», «украинцы», «немцы», «жиды». Мы — русские, а они — черножопые, чего ж тут такого? Чего? «Жиды»… А что жиды? Это их название во всех языках. Даже на их собственном — «идиш» же, а не «евреиш», правильно? А если это слово стало ругательством (тебе скажут: «Ты русская» — ты обидишься? Вот то-то), то это их проблемы, такая уж пакостная нация. Ладно, хватит. Пошел я к себе. Если будут звонить ребята, то я есть, а если женский голос, то меня нет. Влом мне сейчас с ней разговаривать, надо будет — сам позвоню.

После душа Квас пошел к себе в логово и уселся перед компьютером — просмотреть дискету, полученную от Молодого. В первом файле было начало опуса какого-то наци под названием «Заметки на полях 'Mein Kampf'. Автора хватило только на вступление, и предваряла все это куча красивых цитат. Квас прочитал «Заметки…» с удовольствием, тем более сам иногда тоже баловался сочинительством. Он написал несколько стихов и пытался накропать «немного биографичную и немного стебовую сагу из жизни бритоголовых», как он сам выражался. Пока эта сага существовала в виде смелых замыслов и кучки замаранных черновиков. Квас держал это в тайне от своих, но однажды, переборщив с пивом, он признался лучшему другу, Сергею. Серега не отстал, пока Квас не нашел и не показал ему худенькую пачку черновиков. Было тепло и они сидели на большой лоджии Кваса и пили пиво. Прочитав, Серега, посмеиваясь, сказал:

— А чего, неплохо. Только знаешь, Квас, если хочешь ее печатать, то влепи сюда какую-нибудь экзотику. Ну там знаешь, какую нибудь «клятву бритоголовых» — чтобы обывателя попугать. Я даже тебе подскажу. Слушай и записывай. «Там в глуху-у-ую по-олночь, в темном

лесу, перед огромным пылающим крестом собрались бритоголовые, чтобы принести клятву своему ужасному Богу, Богу тьмы — Адольфу Гитлеру! У-у-у!» А, каково? И потом — у тебя, блин, ебля здесь какая- то обычная. Это неинтересно. Пусть твой скин трахается, там, я не знаю, ну, скажем…

— С негритоской, да? — хмыкнул Квас.

— Ну нет, это уже слишком. Ну, там, с дочерью банкира какого-нибудь, что ли, ну чтобы это интересно было.

— С жидовкой, что ли?

— Да почему? Необязательно. И чтобы ее родители ее там запирали, на даче все время держали под охраной, и чтобы скины эту дачу штурмом брали, чтобы этот твой скин с ней потрахался. Вверни там такие