был завязан на операции. «Только меня не подставь». Вот подтекст фразы.

И сейчас, давно успокоившись, взвесив слова Берча и, по сути дела, не найдя в них веса, Сонни Новелла прошел паспортный и таможенный контроль в аэропорту Шереметьево. Нет, у него не было причин для беспокойства. Он в очередной раз что-то доказал себе. Это «что-то» было едва различимым, неосязаемым, но отнюдь не ничтожным.

Зал прилета. Новелла стоял рядом с транспортерной лентой в ожидании багажа. В зоне его видимости находился Виктор Скобликов...

О чем он думает? Чей образ встал перед мысленным взором этого парня? Не все ли равно? Но всегда интересно влезть в голову человека, покопаться в его мыслях, как в часовом механизме, в котором ты ни бум-бум. Но ход работы шестеренок, анкера, пружины (что там еще?) всегда завораживает.

Новелла только сейчас отчетливо представил, как тройка русских диверсантов проходит в итальянском аэропорту таможенный досмотр...

А вообще «выходка» Новеллы относительно контейнера для оружия, способ заброски агента через границу – это был вызов и отдельному человеку, и системе, на которую полковник Матвеев работал. Ведь основа работы разведчика – переиграть соперника. Особый шик, верх мастерства – переиграть его же оружием.

«Вот сейчас откроется «черная истина», – думал Новелла. «Должно же хоть раз повезти». Таможенный офицер – под два метра роста, румяный, как после бани, легко поднял велосипед и как будто взвесил его, чуть прищурившись. Сонни мог дать голову на отсечение, что таможенник до грамма знал вес каждой вещи, которой он когда-либо касался. Стенки рамы тоньше, но по прочности не уступали оригинальным. Этот двухметровый детина мог испытать его: скатиться даже с американской горки, открыв от ужаса и восторга одновременно глаза и рот. Новелла вспомнил анекдот про русских промышленников, которые проверяли прочность своих резиновых галош, сбрасывая с самолета испытуемого. Без парашюта. Фишка в следующем: испытатель в лепешку, а на галошах ни царапины! Вот и с таможенником могло произойти нечто подобное, если бы он рискнул скатиться на велосипеде, напичканном огнестрельным оружием, с горки.

Таможенник тряхнул велосипед. Его чуткие ухо и пальцы не уловили посторонних шумов и детонации. Но главным детектором были его глаза. Он заставил Скобликова посмотреть себе в глаза. Виктор вопрошающе приподнял подбородок: «Чего еще?»

Велосипед побывал в переделках. Это было видно с полувзгляда. И внешний облик его обладателя был под стать. Он не жалел его на горных дорогах, но заботился о нем в гараже пансионата: мыл, протирал, смазывал его нехитрые узлы. Так заботится о лошади всадник.

Новелле показалось, что он угадал мысли таможенника. Ему хотелось в это верить.

Таможенник – парень лет двадцати пяти – заметил:

– Судя по боевым царапинам на байке, ты спец в дёрте.

– У меня другие предпочтения – даунхилл, байкер-кросс.

Виктор Скобликов говорил о прыжках по трамплинам с выполнением трюков, Игорь Поливанов – о скоростном спуске и одновременном спуске нескольких гонщиков с контактной борьбой.

Скоблик перешел на «ты» с таможенником.

– Тоже гоняешься? Какой у тебя байк?

– Конфискованный, – одними губами ответил Поливанов, открыто улыбнувшись. – Точно такой есть на обложке журнала Mountain Bike. Вообще мне нравится велотриал, но не нравится ходить в гипсе. Однажды я упал с парапета на бревна. Было больно. А байк у тебя тяжелый. Мой пятнадцать весит.

– Этот все двадцать, – ответил Виктор. – Для даунхилла чем тяжелее, тем лучше. В начале спуска адреналин одного качества, в конце – другого. Супер!

– Ты прав.

Скоблик боковым зрением видел Сонни Новеллу. Американец подстраивался под него, а может быть, и встраивался – как программа в систему. Он хотел быть созвучным с ним, молодым русским, представителем нового поколения. Может быть, это была ошибка. Но он не совершил бы ее по отношению к своему соотечественнику.

Таможенник закончил осмотр велосипеда и пожелал Скоблику счастливого пути.

Сонни проводил Виктора подозрительным взглядом. О чем он мог так долго говорить с таможенным офицером? Нашел общий язык? Вот так сразу?..

Он шагнул к своему желтому кожаному чемодану. Дежурно улыбнувшись итальянке лет сорока, которой он едва не наступил на ногу, отходя от ленты конвейера, Новелла неторопливо направился к выходу. Он порадовался и за себя, и за Виктора. Somebody else, этот «кто-нибудь другой» через границу перешел по «упрощенке», как спекулянт по блату у таможни.

Виктор смотрел на знакомые места, безжалостно проносящиеся за окном машины, с чувством, что просто смотрел в окно. Он всегда знал, что когда-нибудь вернется домой. Хотя бы потому, что не мыслил себе жизни там, за бугром. Там была одна страна, и название ее – Тоска. Он рассуждал дико по-взрослому, как будто приехал сюда умирать. Сколько человеку лет? Наверное, об этом можно судить по его мыслям.

– Направо во двор? – спросил таксист, которому он назвал адрес в районе Кузьминок, где по подземным коммуникациям, вдоль Окской улицы, текла река Коломенка; где-то у пруда Садки, что в Текстильщиках, она впадала в Нищенку.

– Во двор не проедешь, – ответил Виктор. – Там въезд бетонными блоками перегорожен.

Об этом ему подробно рассказал Сонни Новелла; двор он изучал еще и по снимкам, хотя особой нужды в этом не видел и назвал это лишней деталью. Но в понимании американского разведчика лишних деталей не бывает. «В свободное время будешь улицы штанами подметать». Новелла к месту и не к месту сыпал схожими фразами. Виктор рассказал ему анекдот про американского шпиона, которого двадцать лет готовили к заброске в Россию, сочиняли и оттачивали легенду. Забросили. Потом приехал его куратор, спросил бабку у подъезда, где живет Иванов. «Американский шпион, что ли?» – «Откуда, бабка, ты узнала?» – «Да не каждый день к тебе негр подселяется». Не знаю почему, но этот анекдот вызвал у Новеллы неподдельное веселье. Он несколько раз повторил: «Негр-шпион...» Это Виктор к тому вспомнил, что нельзя разговаривать только на сленге. Сленговое словцо должно прорезаться в нужный момент, только тогда оно приобретет вес. А излишек фени – китч. Как ни странно это покажется.

Машина остановилась впритирку к бетонному блоку. Виктор расплатился с таксистом на улице, когда он помог ему с багажом. А вот и подъезд его дома. С протестными мыслями о том, что это не его дом, что у него никогда не будет своего дома, а хотелось бы, он вошел внутрь.

Это была двухэтажка-сталинка, которых в Москве день ото дня становилось меньше. Но такие дома, как говорили родители Виктора Скобликова, были уютнее и теплее любых современных хором. Чего не хватало им для нормальной жизни? Поменялись бы из хрущевки в сталинку, если считали ее теплей, перестали бы пить. С мыслями о родителях (ему было плевать, живы они или умерли) он открыл дверь своим ключом. Занес велосипед и сумку в прихожую, закрыл дверь, прислушался.

У соседей справа громко работал телевизор. Шли новости на Первом. Он определил это, услышав: «С нами на связи наш корреспондент» и бросив взгляд на часы: 18.05. С первого этажа доносились музыка и звук ножовки по металлу. Виктор не знал, чем же хороши такие дома. По его мнению, они сродни коммуналкам. Уюта в них не больше, чем в перенаселенной тюремной камере. Самобытная атмосфера 60-х? Если бы он жил в те годы, смог бы дать ответ на этот вопрос.

...А может быть, ему был нужен такой уют? Он теплом исходит от соседей. Громко работает телевизор? Но если представить себе трезвую пожилую пару перед телевизором, то громкий звук уже не раздражал. А что плохого в том, что кто-то мастерит на кухне? А если сам Виктор начнет ремонтировать квартиру? Его деятельность и он сам не выпадут из фона и самой этой коммуны. Коммуна. Очень хорошее, подходящее слово. Теплое оно.

Его никто не учил, никто не заставлял мыслить. Никто, кроме одиночества. Но он не разговаривал сам с собой.

Виктор выждал положенные по инструкции сорок минут, вышел из дома, и на этот раз не встретив соседей, и позвонил Сонни Новелле из телефона-автомата. Будка телефона находилась вплотную к холодильнику с прозрачной дверцей, а за ней – лимонад, пиво, коктейли. За Виктором проследили