На моих коленях лежит открытая сумка. Чистая одежда, бинокль…
И мамина книжка.
Я чувствую рядом с собой тишину Виолы, чувствую знакомую пустоту в груди… в животе, в голове. Мне вспоминается ужасная боль, которую я испытывал рядом с Виолой: настоящее горе, похожее на боль утраты, как бутто я падаю в никуда, и очень хочется плакать, плакать навзрыд.
Но сейчас…
Нет, сейчас уже не так.
Я смотрю на нее.
Виола наверняка знает, что творится в моем Шуме. Вокруг никого, а она уже наловчилась читать мои мысли даже сквозь рев реки.
Но она просто сидит и жует. Ждет, когда я заговорю.
Когда обращусь к ней с просьбой.
Потомушто думаю я именно об этом.
Скоро взойдет сонце и настанет новый день — день, когда мы доберемся до Хейвена, где живет целая уйма народу и где столько Шума, что никак нельзя побыть одному — если, конечно, они не изобрели лекарство. В таком случае Шум будет только у меня, а это еще хуже.
Мы доберемся до Хейвена и станем его частью.
Мы будем уже не просто Тодд и Виола, которые сидят на берегу реки и смотрят на восход сонца, доедая завтрак, — единственные люди на всем белом свете.
Мы сольемся с остальными.
Возможно, другого случая не представится.
Я отворачиваюсь и, не глядя на Виолу, спрашиваю:
— Ты говорила, что умеешь подделывать акценты…
— Ну да, — тихо отвечает она.
Я достаю книжку:
— А прентисстаунский подделать сможешь?
38
Песню услыхал я из долины
— «Тодд, любимый… — читает Виола, изображая акцент Бена. Получается, скажу я вам, отлично. — …мой ненаглядный сын».
Голос моей мамы. Это говорит моя мама.
Я скрещиваю руки на груди и смотрю на рассыпанную по дороге пшеницу.
— «Я начинаю вести дневник в день твоего рождения, день, когда ты впервые оказался у меня на руках, а не в животе. Здесь ты пинаешься ничуть не меньше! А еще — ты самое прекрасное, что может быть во Вселенной, уж в Новом свете наверняка, а в Нью-Элизабете и подавно. Здесь тебе нет равных, это точно».
Я заливаюсь краской, но вокруг еще довольно темно, и мой румянец скрыт от чужих глаз.
— «Как жаль, что твой па тебя не увидел: Новому свету и Господу Богу зачем-то понадобилось, чтобы он заболел и умер, поэтому нам придется ждать встречи с ним в другом мире.
Ты на него похож. Младенцы, вообще ни на что не похожи, но ты почти копия папы. Ты будешь высоким, когда вырастешь, потому что твой па был высоким. А еще ты будешь сильным — потому что он был сильным. А еще — очень-очень красивым наверняка. Девушки Нового света оглянуться не успеют, как влюбятся в тебя по уши».
Виола переворачивает страницу, а я все прячу глаза. Чувствую, она тоже на меня не смотрит, и меньше всего мне бы хотелось сейчас увидеть на ее лице улыбку.
Потомушто происходит очень странная вещь.
Ее слова уже не ее слова. Как бы притворно и лживо они ни звучали, для меня они создают новую правду, новый мир, в котором со мной разговаривает моя ма. Виола говорит чужим голосом, а мир вокруг — пусть и на несколько минут, — мир вокруг существует только для меня.
— «Позволь рассказать тебе о месте, где ты родился, сынок. Планета называется Новый свет, и она целиком сделана из надежды…»
Виола на мгновение умолкает, потом продолжает читать:
— «Мы приземлились здесь почти ровно десять лет назад, надеясь на новую жизнь — чистую, простую и честную, то есть прямо противоположную той, что была в Старом свете. Мы думали, люди заживут в мире и гармонии, по заповедям Божьим, и возлюбят ближнего своего.
Было трудно. Я не стану начинать эту истории со лжи, Тодд. Но отсюдова…
Ох, погляди-ка, я уже набралась просторечий! Вот что делает с людьми жизнь колониста. На изящную словесность нет времени, и постепенно ты опускаешься до уровня людей, которым плевать на манеры. Но уж слово “отсюдова” никому еще не повредило, так ведь? Тогда решено. Моя первая материнская ошибка: можешь говорить “отсюдова” сколько душе угодно, Тодд. Обещаю тебя не поправлять».
Виола поджимает губы, но читать не прекращает.
— «Словом, в Новом свете и Нью-Элнзабете нас ждали одни невзгоды и болезни. Да еще этот жуткий Шум, с которым наши мужчины борятся с самых первых дней, но поделать ничего не могут. Как странно — ты и твои ровесники даже не знают, что такое жить без Шума. И тебе будет нелегко понять, какой жизнь была раньше и почему нам так трудно теперь. Но мы стараемся не унывать.
Однажды, человек по имени Дэвид Прентисс, у которого тоже есть маленький сын — чуть постарше тебя, Тодд, — блестящий организатор и руководитель, служивший раньше (если мне не изменяет память) простым хранителем на корабле, уговорил Джессику Элизабет, нашего мэра, построить на дальнем конце огромного болота, вдали от Шума остального мира, крошечный городок. Конечно, здесь тоже Шумно, как и везде в Новом свете, но, по крайней мере, это Шум людей, которым мы доверяем.
Мое дело — выращивать пшеницу на нескольких полях к северу от поселения. С тех пор как твой па умер, мне помогают соседи и близкие друзья — Бен и Киллиан. Жду не дождусь, когда ты с ними познакомишься. Хотя подожди, вы ведь уже знакомы! Они подержали тебя на руках, сказали 'привет' — смотри-ка, ты и дня не прожил на этом свете, а уже обзавелся двумя друзьями. Прекрасное начало, сынок.
Это даже хорошо, что ты родился на две недели раньше срока. Насидевшись в животе, ты захотел скорей посмотреть, что предлагает тебе мир. Что ж, понимаю. Небо здесь огромное, синее, деревья изумрудно-зеленые, а все животные разговаривают, по-настоящему разговаривают, Тодд! И даже понимают нашу речь. Словом, здесь столько чудес, сынок, что я и не знаю, как показать тебе все это разом. Придется немного обождать и показывать потихоньку».
