Джейкоб открывает рот.
— Но он сказал…
— Неважно, что он сказал, — тихо и ласково говорю я. — Беги.
Малыш охает и выбегает за дверь.
— Пожалуй, хватит остальным решать за меня, что делать, — говорю я с неожиданной усталостью в голосе. Отчего-то мне хочется лечь в постель и проспать еще дней пять.
— Сможешь дойти до Хейвена? — спрашивает Виола.
— Попробуй останови, — говорю я, и она снова улыбается.
Я иду к входной двери.
И уже в третий раз думаю увидеть путающегося под ногами Манчи.
Его отсутствие так огромно, что похоже на присутствие… Из моих легких резко выходит весь воздух, я немного выжидаю и осторожно делаю глубокий вдох.
— Вот черт.
Его последнее
Это еще одна особенность Шума: любое событие остается в нем навсегда.
Впереди оседают клубы пыли, поднятые Джейкобом на тропинке, ведущей через небольшой сад к центру деревни. Я оглядываюсь по сторонам. Дом доктора Сноу совсем небольшой, зато с верандой, выходящей на реку. Внизу виднеются небольшой док и низкий мостик, соединяющий главную улицу Карбонел-даунс с дорогой на другом берегу — той самой, по которой мы так долго спускались и которая через два дня должна привести нас к Хейвену.
— Боже, — говорю я. — Да тут прямо рай по сравнению с остальным Новым светом.
— В раю должны быть не только красивые домики, — говорит Виола.
Я присматриваюсь внимательней. Вокруг тропинки, ведущей к деревне, доктор Сноу разбил ухоженный сад. За деревьями виднеются какие-то постройки и играет музыка.
Та самая странная музыка. То и дело меняющаяся, чтобы к ней нельзя было привыкнуть. Мелодию я не узнаю — да и
— В центре деревни почти невозможно находиться, — продолжает Виола. — Большинство женщин вапще не выходят из общежития. — Она хмурится. — Наверное, в этом и смысл.
— Жена Уилфа рассказывала мне про одну деревню, где…
Я резко замолкаю. Музыка меняется.
Нет, ничего подобного. Она все та же.
Музыка, которая доносится сюда из деревни, не меняется — все та же беспорядочная, извивающаяся и скачущая в разные стороны мелодия, похожая на обезьянку.
Но я слышу коечто еще.
Другую музыку.
И она становится все громче.
— Ты слышишь? — спрашиваю я Виолу.
И оборачиваюсь.
И еще раз. Виола тоже вертится кругом.
Мы пытаемся понять, что это за звуки и откуда они.
— Может, на другом берегу тоже установили динамик, — говорит Виола. — На случай, если какая- нибудь нахалка вздумает бежать.
Но я не слушаю ее.
— Нет, — шепчу я, — нет, не может быть…
— Что такое? — Голос у Виолы меняется.
— Ш-ш… — Я снова прислушиваюсь, силясь успокоить собственный Шум.
Там, за плеском воды и голосами птиц, слышится…
— Пение, — тихо говорит Виола. — Кто-то поет.
Да, кто-то поет.
И слова у песни такие:
Мой Шум взрывается родным именем:
34
Не оставь меня
Я сбегаю к берегу, останавливаюсь и прислушиваюсь снова.
— Бен? — одновременно шепчу и кричу я.
Меня нагоняет Виола:
—
Я жестом велю ей замолчать и слушаю, пытаясь отделить рев реки, птичье пение и собственный Шум, пытаясь различить за всем этим гвалтом…
— На другом берегу, — говорит Виола и бросается по мосту через реку, громко топая по доскам. Я бегу за ней по пятам, обгоняю и слушаю, слушаю и смотрю, смотрю, смотрю и вижу…
Там, в густых кустах на берегу…
Бен.
Это правда Бен.
Он стоит, согнувшись, за кустами, одной рукой опирается на ствол дерева и настороженно смотрит, кто это бежит по мосту… Вот я уже близко, его лицо внезапно смягчается, Шум раскрывается широко- широко, как объятья, и я лечу через кусты прямо в них, едва не сшибая Бена с ног. Мое сердце выворачивается наизнанку от счастья, Шум ослепительно яркий, как целое небо, и…
Все будет хорошо.
Теперь все точно будет хорошо.
Все будет хорошо.
Это Бен.
Он крепко стискивает меня в объятьях и говорит только: «Тодд», — а Виола держится в сторонке, чтобы не мешать, и я обнимаю его обнимаю обнимаю это Бен ох Боже всемогущий это Бен Бен Бен!!!
— Да, это я, — говорит он и смеется, потомушто я сейчас выжму весь воздух из его легких. — Ох, как же я рад тебя видеть, Тодд!
— Бен, — говорю я, отстраняясь и глядя на него. Мне некуда деть руки, поэтому я хватаю его за грудки и тря су что есть мочи — вроде бы так мужчинам полагается выражать любовь. — Бен!
Он кивает и улыбается.
Вдруг вокруг его глаз пролегают складочки, и я уже вижу начало истории, которая вот-вот появится в Шуме.
— Киллиан? — спрашиваю я.
Он ничего не говорит, лишь показывает мне Шум: вот он бежит к догорающей ферме, внутри которой остались не только приспешники мэра, но и Киллиан Бен горюет, до сих пор очень горюет.
— О нет. — Мое сердце уходит в пятки, хоть я и догадывался, что произошло на ферме.
Догадываться и знать всетаки разные вещи.
Бен снова кивает, медленно и грусно, и тут я замечаю, какой он грязный, тощий — бутто не ел неделю, — а на носу у него запеклась кровь. Но это по-прежнему Бен, который умеет читать меня лучше всех на свете, и его Шум уже спрашивает меня о Манчи, а я уже показываю ему, что стряслось, и тут из
