И тут из полости поднимается крошечная струйка дыма.
— Ха!!! — Я заслоняю дощечку от ветра и дую на искры, чтобы огонь занялся. Вместо растопки я подложил туда немного сухого мха, и когда над дощечкой взмывают первые языки пламени, я испытываю такую радость, какой не испытывал уже бог знает сколько. Я накладываю сверху сухих прутиков, жду, когда они тоже займутся, потом подбрасываю палок покрупней — и вот передо мной самый настоящий костер.
Минуту он просто горит. Надеюсь, мы находимся с подветренной стороны, и Аарон не учует дыма. И вапще я возлагаю большие надежды на ветер.
Я иду в сторону берега, хватаясь за стволы деревьев, чтобы удержаться на ногах. Наконец добираюсь до доков.
— Давай, давай, — бурчу я себе под нос, пробираясь по доку к лодке. Доски скрипят у меня под ногами, и один раз я едва не падаю в реку.
—
Я прыгаю: лодчонка ходит подо мной ходуном, но не переворачивается.
И не тонет.
—
Я выбираюсь из лодки и иду обратно в деревню, где нахожу довольно длинную доску, которой можно грести, как веслом.
Больше мне ничего не нужно.
Мы готовы.
Мальчик стоит на берегу с моими вещами в руках и рюкзаком на спине, лицо у него равнодушное, Шума нет.
Я окидываю его взглядом. Он молчит.
— Манчи! — зову я, но пес уже у моих ног.
— Здесь, Тодд!
— Хороший пес. — Мы подходим к костру. Я беру палку и сую в огонь ее обугленный конец. Через минуту он становится красный и дымится, а по дереву начинает ползти огонь. — Точно сможешь удержать? — спрашиваю я для верности.
Манчи берет другой конец палки в зубы — лучшим пес на свете готов нести огонь в лагерь врага.
— Готов, дружок?
— Атов, Тоуд! — отвечает он, не выпуская из зубок палки, и так бешено виляет хвостом, что его не видать.
—
Я стою, — мир вертится, как сумасшедший, тело меня не слушается, я выкашливаю собственные легкие, в голове стучит, ноги дрожат, кровь кипит, — но я стою.
Стою, черт побери.
— Меня зовут Тодд Хьюитт, — говорю я мальчику. — А ты остаешься здесь.
—
Но я уже поворачиваюсь к Манчи и говорю:
— Беги, малыш.
С горящей палкой в зубах он взлетает на утес и спускается по другому его склону, а я считаю до ста, громко, чтобы больше никого не слышать, и потом еще раз до ста, вот теперь хватит, я мчусь обратно к докам и лодке, залезаю в нее, отрезаю ножом ветхую веревку и начинаю грести доской.
—
— Посмотрим! — кричу я в ответ, и он начинает отдаляться, постепенно исчезая в сиянии и гаснущем свете, а моя лодка плывет вниз по течению.
К Аарону.
К Виоле.
К тому, что меня ждет.
31
Нечестивцы наказаны
В Прентисстауне были лодки, хотя на моей памяти никто ими не пользовался. Да, река у нас тоже есть, вот эта самая, которая сейчас мотает меня туда-сюда, но наш отрезок очень стремительный, с порогами, а единственное спокойное место заболочено и населено кроками. Ну а потом начинаются болото и лес. Вопщем, я никогда в жизни не плавал в лодке, и хотя со стороны кажется, что плыть вниз по течению совсем нетрудно, на деле это не так.
Наконец-то мне улыбнулась удача: река на этом участке спокойная, хотя от ветра и поднялись волны. Течение подхватывает лодку и влечет вниз по реке без моей помощи, такшто все силы своего кашляющего тела я вкладываю в то, чтобы не давать ей вертеться.
Получается не сразу.
— Черт! — выдыхаю я. — Клятая посудина!
Но потом, поплескавшись с веслом пару минут и дважды повернувшись вокруг своей оси), я немного осваиваюсь и поднимаю голову: надо же, я проделал уже половину пути!
Я сглатываю слюну, трясусь и кашляю.
Итак, вот мой план. Может, не бог весть какой, однако на большее мой издерганный, пульсирующий мозг неспособен.
Манчи бросит палку где-нибудь в лесу, с наветренной от Аарона стороны. Тот учует дым и подумает, что это мой лагерь. Потом Манчи прибежит в лагерь
Аарон погонится за ним. Аарон попытается его убить. Но Манчи будет быстрее (просто беги, Манчи, просто беги). Аарон увидит дым. Поскольку он ни капельки меня не боится, он пойдет прямо на него, чтобы прикончить меня раз и навсегда.
Тем временем я приплыву к его лагерю по реке и, пока Аарона нет на месте, спасу Виолу. Заодно заберу и Манчи, который должен благополучно убежать (просто беги, Манчи).
Ну да, вот такой план.
Знаю.
И если до этого дойдет, уже неважно, кем я стану и что подумает Виола.
Неважно.
Это необходимо сделать, и я это сделаю.
Я вытаскиваю нож из ножен.
Местами на нем до сих пор видны пятна засохшей крови — моей и спэкской, клинок ярко блестит и мерцает на сонце, мерцает и блестит. Самый кончик немного приподнят, точно безобразный большой палец, зазубрины похожи на скрежещущие клыки, а лезвие пульсирует, как полная крови вена.
Мой нож живой.
Пока я держу его в руке, пока пользуюсь им, нож живет, чтобы забирать чужие жизни. Ему нужен хозяин, я должен позволить ему убивать, и он жаждет, всей душой жаждет резать, вспарывать и кромсать, но этого должен хотеть и я, наши с ним воли должны объединиться.
Ему нужно мое позволение. Я в ответе за его действия.
Но с ним мне проще решиться.
