глаза сумасшедшим!

Минуту или две я стою, провожая их взглядом, — меня все еще колотит и мучает кашель, но еда, а может, и вонь кореньев делает свое дело. Надеюсь, Манчи сможет еще раз напасть на след. Но вот как меня примут в Хейвене — это большой вопрос…

Проходит несколько минут — несколько ужасных минут, — пока Манчи снова нападает на след в лесу, затем я слышу знакомое «Сюда!», и мы пускаемся в путь.

Я уже говорил, что он хороший пес?

Наступает почти полная темнота, я все еще потею и кашляю как ненормальный, а ноги превратились в сплошные волдыри, и в голове по-прежнему гудит лихорадочный Шум, зато в животе у меня еда, и в сумке тоже — на пару дней точно хватит. Такшто вперед, и только вперед.

— Манчи, ты ее чуешь? — спрашиваю я, когда мы перебираемся по бревну через ручей. — Она жива?

— Чую Виолу, — лает он в ответ, спрыгивая с бревна на берег. — Чую страх.

От этих слов я немного и ненадолго ускоряю шаг. Опять наступает полночь (двадцать два дня? двадцать один?), и в моем фонарике садится батарейка. Я достаю из сумки Виолин, но когда сядет и он, света у меня больше не будет. Опять нам то и дело попадаются холмы, и теперь они еще круче: забираться на них сложней, спускаться опасно, но мы идем, идем, идем. Манчи все нюхает траву, а на коротких привалах, пока я кашляю, прислоняясь к деревьям, жует вяленое мясо. Потом начинает светать, и мы идем прямо к восходящему солнцу.

В тот миг, когда оно встает окончательно, мир вокруг начинает светиться.

Я останавливаюсь и хватаюсь за ближайший папоротник, чтобы не скатиться вниз по склону. Перед глазами все на секунду расплывается, я закрываю их, но это не помогает: под веками взрываются краски и искры, а тело становится как желе и качается на ветру, который дует с вершины холма. Потом мне становится лучше, хотя ощущения не проходят: мир вокруг чересчур яркий, прямо светится, как бутто я попал в сон.

— Тодд? — с тревогой лает Манчи, бог знает что увидев в моем Шуме.

— Жар, — говорю я, снова кашляя. — Не надо было выбрасывать ту мерзкую тряпку.

Другого выхода нет.

Я принимаю последние таблетки из своей аптечки, и мы идем дальше.

На вершине холма меня посещает новое видение: холмы впереди, и река, и дорога, и все остальное как бы вздымается и опадает, точно рисунок на покрывале, которое кто-то встряхивает. Я смаргиваю наваждение, и мы идем дальше. У моих ног скулит Манчи. Я наклоняюсь, чтобы его погладить, но теряю равновесие и чуть не падаю. Нет уж, надо сосредоточиться на ходьбе, а то мне нипочем не спуститься с этого холма.

Я снова вспоминаю о ноже у меня за спиной, о крови спэка, которая смешалась с моей… Мало ли какая зараза теперь кружит по моим венам!

— А может, Аарон знал? — говорю я Манчи, себе и никому, когда мы добираемся до подножия холма и я прислоняюсь к дереву. — Может, он хотел мне медленной смерти?

— Разумеется, — говорит Аарон, выглядывая из-за соседнего дерева.

Я с воплем отшатываюсь, размахивая руками, падаю на землю, отползаю и только тут поднимаю глаза…

Его больше нет.

Манчи склоняет голову набок:

— Тодд?

— Аарон, — говорю я. Сердце колотится, как сумасшедшее, и я вот-вот выкашляю свои легкие.

Манчи снова принюхивается к воздуху, потом к траве.

— Сюда, — лает он, переминаясь с лапы на лапу.

Без конца кашляя, я осматриваю пестрый и зыбкий мир.

Вокруг ни единого признака, что Аарон рядом: ни его Шума, ни Виолиной тишины. Я снова зажмуриваюсь.