лесной пожар, точно чудовище размером с небо, от которого нельзя скрыться.

Вот на что это похоже. Вот что я слышу каждую минуту своей клятой жизни в этом клятом городишке. Не трудитесь затыкать уши — все равно не поможет:

И это только слова — голоса, которые без конца что-то твердят, стонут и плачут, а ведь есть еще картинки, образы, они ураганом врываются тебе в голову, как бы ты ни сопротивлялся, чужие воспоминания, фантазии, тайны, планы и вранье, вранье, вранье. Да, в Шуме тоже можно врать, хоть твои мысли и у всех на виду, можно закапывать одно под другое, просто думать сбивчиво или убеждать себя в чем-то обратном, и кто же тогда сможет отличить, настоящую воду от той, которая тебя не намочит?

Люди врут, а больше всего они врут самим себе.

Например, я никогда не видел живьем ни женщину, ни спэка. По визорам-то я их видел, конечно, пока смотреть не запретили, а сейчас я постоянно вижу их в Шуме других мужчин — ведь мужчины ни о чем, кроме секса и врагов, думать не могут. Но спэки из Шума куда страшней и злей спэков из визора. А женщины гораздо блондинистей, фигуристей, одежды на них меньше, и сами они гораздо свободней выражают свои чувства. Итак, вот что нужно помнить, вот что самое важное во всей этой мути: Шум — это не чистая правда, а то, что мужчины выдают за правду. Разница огромная — такая огромная, что и убить может, если не быть начеку. Скоро сами увидите.

— Домой, Тодд? — Манчи начинает лаять громче, потомушто по-другому тебя в Шуме не услышат.

— Да, пошли, — отвечаю я. Мы живем на другом конце, на северо-востоке, поэтому нам придется идти прямиком через город. Устрою вам короткую экскурсию (не бойтесь, она не займет много времени, я только дойду до противоположного края).

Первая постройка на пути — магазин мистера Фелпса. Магазин умирает, как и весь город, а мистер Фелпс дни и ночи напролет хандрит. Даже когда он любезничает с покупателями, отчаяние лезет из него, как гной из раны. Конец, говорит его Шум, Всему конец, и тряпки, тряпки, тряпки, и моя Джули, моя любимая, любимая Джули — это его жена, которая, судя по Шуму, всюду разгуливала нагишом.

— Здорово, Тодд! — кричит он, когда мы с Манчи проходим мимо.

— Здорово, мистер Фелпс!

— Отличный денек, а?

— И вправду, мистер Фелпс.

— Отличный! — лает Манчи, и мистер Фелпс смеется, но его Шум по-прежнему твердит про конец, Джули, тряпки и рисует всякое, как бутто его жена была бог весть какая необыкновенная.

Ничего особенного в моем Шуме про мистера Фелпса нет — обычная муть, с которой все равно ничего не поделаешь. Но, так уж и быть, признаюсь: я думаю чуть громче обычного, чтобы скрыть мысли о дыре, которую я нашел на болоте, заглушить их более громким Шумом.

Сам не знаю, зачем я это делаю, зачем скрываю свою находку.

Но все равно скрываю.

Мы с Манчи ускоряем шаг, потомушто проходим мимо заправки и мистера Хаммара. Заправка давно не работает: ядерный генератор, который делал бензин, сдох еще в прошлом году и теперь просто торчит рядом с заправкой, точно уродливый палец, и никто не хочет жить рядом с ним, кроме мистера Хаммара, а мистер Хаммар в сто раз хуже мистера Фелпса, потомушто свой Шум он направляет прямо на тебя.

И это ужасный Шум, это злой Шум: мистер Хаммар видит тебя в таких сетуациях, в каких и врагу не пожелаешь оказаться — всюду кровища, насилие и страх, и поделать с этим ничего нельзя. Разве что взять весь свой Шум, примешать к нему Шум мистера Фелпса и швырнуть, эту смесь обратно в Хаммара. Яблоки, и конец, и Бен, и Джули, и Отличный денек, Тодд? и генератор барахлит, и тряпки, и заткнитесь, умоляю, заткнитесь и Посмотри на меня, мальчик…

Конечно, я оборачиваюсь, хоть и не хочу. Я вижу в окне мистера Хаммара: он смотрит прямо на меня и думает Остался всего месяц, в его Шуме я вижу себя, я стою там один, как бутто бы один на всем белом свете… Понятия не имею, что это значит, и правда это или вранье, поэтому я просто воображаю огромный молот и обрушиваю его на голову мистера Хаммара, снова и снова и снова, а он все стоит у окна и улыбается.

Дорога огибает заправку и проходит мимо клиники, где работает доктор Болдуин и куда приходят нытики, у которых на самом деле все нормально. Севодня там сидит мистер Фокс и жалуется, что ему больно дышать, — я бы даже его пожалел, если бы он не дымил как паровоз. А потом — Господь Всемогущий! — мы проходим мимо жуткого-прежуткого паба, который даже в этот ранний час переполнен Шумом, потомушто там врубают музыку на всю катушку, как бутто она может заглушить Шум, но на деле становится только хуже, приходится слушать громкую музыку и громкий Шум. Нет, хуже, пьяный Шум, который бьет по мозгам точно кувалда. Крики и вопли и рыдания мужчин, чьи лица никогда не меняются, в их Шуме прошлая жизнь и умершие женщины. Целая куча женщин, но разобрать ничего не разберешь, потомушто пьяный Шум как пьяный человек: надоедливый, бессмысленный и опасный.

Идти по центру города тяжело, мысль о каждом следующем шаге дается с трудом, потомушто на плечи давит огромная глыба Шума. Понятия не имею, как мужчины с этим справляются, как я буду с этим справляться, когда тоже стану мужчиной, если только не случится что-нибудь, о чем я пока не знаю.

После паба дорога берет вправо и проходит мимо полицейского участка и тюрьмы, которой пользуются куда чаще, чем можно ожидать от такого маленького городка. Шериф — мистер Прентисс- младший, который старше меня на каких-то два года и мужчиной стал совсем недавно, работу свою делает хорошо и каждую неделю сажает в камеру любого, на чьем примере мэр Прентисс захочет показать горожанам, как делать не надо. Сейчас там сидит мистер Тернер, который передал слишком мало маиса «на нужды родного города» — то есть попросту отказался давать мистеру Прентиссу и его людям бесплатный маис.

Итак, мы с собакой прошли через весь город и оставили позади Шум мистера Фелпса, мистера Хаммара, доктора Болдуина, мистера Фокса, много-много пьяного Шума из паба, Шум мистера Прентисса- младшего и стоны мистера Тернера, но впереди нас опять ждет Шум, потомушто мы подходим к церкви.

Церковь — это главная причина, по которой мы все оказались в Новом свете, и почти каждое воскресенье здесь можно услышать проповедь Аарона о том, почему мы оставили грехи и мерзость Старого света позади и начали новую чистую жизнь в этом Эдеме.

Ничего у нас не вышло, как вы успели заметить.

И все же народ до сих пор ходит в церковь, потомушто должен, хотя мэр Прентисс не утруждает себя этими глупостями. Приходится всем остальным слушать треп Аарона о том, что на этом свете мы можем положиться только друг на друга, и как нам надлежит стать дружным и единым целым.

Мол, если падет один, падут все.

Последнюю фразу он повторяет особенно часто.

Мы с Манчи как можно тише проходим мимо ворот церкви. Изнутри доносится молитвенный Шум — это особая разнавидность, с багровым оттенком, как бутто мужчины им кровоточат, и хотя молятся они всегда об одном и том же, багровая кровь все течет и течет. Помоги, спаси, прости, помоги, спаси, прости, забери нас отсюда, умоляю, Господи, умоляю, Господи, и так без конца, хотя никто, насколько мне известно, никогда не слышал от Бога ответного Шума.

Аарон вернулся с прогулки и читает проповедь. Я слышу не только его Шум, но и голос, он без конца твердит про Писание, благословение и святость. Аарон так разошелся, что его Шум стал похож на серое пламя, и разобрать в нем ничегошеньки нельзя. А если, положим, он хочет что-нибудь скрыть? Проповедь, ему в этом поможет, и я даже знаю, что именно он сейчас утаивает.

А потом в его Шуме раздается Малыш Тодд? Я кричу: «Живей, Манчи!», — и мы быстренько улепетываем.

Последняя постройка на прентисстаунском холме — дом мэра Прентисса. Отсюдова исходит самый