— Если будете голосовать, — говорю я, уплетая сэндвич, — вряд ли кто-то встанет на мою сторону.
— За тебя выступает Хильди, — говорит Иван. — А в Фарбранче это дорогого стоит — дороже, чем следовало бы. — Он умолкает и проглатывает свой кусок. — Да и люди здесь живут добрые, славные. Мы и раньше кой-кого из Прентисстауна принимали. Правда, давно это было, в лихие времена.
— В войну? — спрашиваю я.
Иван пристально смотрит на меня, прощупывая Шумом и пытаясь понять, что мне известно.
— Ага. В войну.
Он обводит взглядом склад — вроде бы непринужденно, только я-то знаю, он смотрит, нет ли кого поблизости. Потом снова поворачивается и упирается в меня взглядом. Очень пытливым взглядом.
— И потом, не все жители Фарбранча думают одинаково.
— О чем? — спрашиваю я. Мне совсем не нравится жужжание его Шума.
— О прошлом. — Он говорит тихо, сверля меня взглядом и нагибаясь все ближе.
Я немножко пячусь:
— Да что вы такое говорите?
— У Прентисстауна еще есть союзники, — шепчет он. — Только они прячутся в самых неожиданных местах.
В Шуме Ивана начинают проступать картинки: совсем маленькие, как бутто он не хочет, чтобы их увидели другие. Постепенно я вижу их все ясней: что-то яркое, что-то мокрое, что-то быстрое, сонце светит на красн…
— Щенята! Щенята! — доносится из угла пронзительный лай Манчи. Я подскакиваю на месте, и даже Иван в испуге отшатывается. Картинки быстро исчезают. Манчи продолжает лаять, и на меня обрушивается целый шквал хихиканья. Я оборачиваюсь.
Сквозь дырку в стене на нас смотрят несколько ребятишек: они улыбаются и подталкивают друг друга к дырке.
Показывают пальцем. На меня.
Какие же они маленькие. Крохи
Нет, да вы только
— А ну брысь отсюдова, паразиты! — прикрикивает на них Иван. В его голосе и Шуме уже звучит смех, а от прежних картинок не осталось и следа.
С улицы доносится визг, и дети бросаются врассыпную.
И все, их больше нет.
Как бутто и не было. Как бутто я их выдумал.
— Щенята, Тодд! — лает Манчи. — Щенята!
— Знаю, — говорю я и чешу его за ухом. — Знаю.
Иван хлопает в ладоши.
— Ну пообедали и хватит. Пора за работу.
Прежде чем уйти на свое место, он бросает на меня последний многозначительный взгляд.
— Что это вапще было? — говорю я Манчи.
— Щенята, — бормочет пес, тыча мордой мне в ладонь.
А потом начинается день, и проходит он примерно так же, как утро. Я подметаю, подметаю, на склад заглядывают люди, потом мы прерываемся, чтобы попить воды (Иван больше ничего не говорит), и я снова подметаю.
Какоето время я раздумываю над тем, что нам делать дальше. Да и
И если да, то стоит ли мне оставаться?
И нужно ли мне их предупредить?
В животе жжет всякий раз, когда я думаю о дневнике, поэтому я все время меняю тему.
Проходит целая вечность, и сонце начинает садиться. Подметать в этом дурацком сарае больше нечего. Я прошел его от края до края несколько раз, сосчитал все корзины, пересчитал, даже попробовал залатать дырку в стене, хотя никто и не просил. Сколько занятий, оказывается, можно найти, когда тебя запирают в сарае!
— Неужели? — говорит внезапно выросшая из ниоткуда Хильди.
— Нельзя так подкрадываться к людям, — бурчу я. — Вас, бесшумных, и за метр не услышишь!
— Франсиа приготовила вам с Виолой ужин. Сходи домой, подкрепись.
— Пока у вас будет собрание?
— Да, щенок, пока у нас будет собрание, — отвечает Хильди. — Виола уже дома, твою порцию небось доедает.
— Кушать, Тодд! — лает Манчи.
— Тебе тоже кой-чего приготовили, песик, — говорит Хильди, нагибаясь к нему. Он тут же плюхается на спину — ну никакой гордости у собаки!
— Так о чем будет собрание? — спрашиваю я.
— О новых переселенцах, которые скоро прибудут. Это важная новость. — Она переводит взгляд с Манчи на меня. — Ну и вас представим народу конечно же. Надо свыкнуться с мыслью, что вы теперь живете у нас.
— А нас на собрание
— Люди боятся неизвестного, щенок, — говорит Хильди, вставая. — Как только вы познакомитесь, все устроится.
— Нам разрешат остаться?
— Думаю, да! Если вы сами захотите.
На это я ничего не отвечаю.
— Ступайте пока в дом, — говорит Хильди. — Я зайду за вами, когда придет пора.
Я киваю, она машет мне на прощанье и идет к выходу через склад, в котором теперь стоит почти кромешная тьма. Я отношу метлу на место и прислушиваюсь: отовсюду доносится Шум мужчин и тишина женщин, стекающихся на собрание со всего города. Чаще всего в Шуме встречается слово Прентисстаун, а еще мое имя, Виолино и Хильди.
И вот что я замечаю: хотя в мыслях мужчин чувствуются страх и опаска, явной враждебности там все же нет. Вопросов много, это да, а вот свирепого гнева, который обуревал Мэтью Лайла, я не вижу.
Такшто все может быть. Вдруг дела не так уж плохи?
— Пошли, Манчи! — говорю я. — Недурно бы перекусить.
— Перекусить, Тодд! — вторит он, скача за мной по пятам.
— Интересно, как прошел день у Виолы…
Шагая к воротам склада, я вдруг замечаю, что один источник Шума отделился от общего бормотания.
Источник, который сейчас двигается прямиком к складу.
Я замираю в темноте.
В дверном проеме мелькает чья-то тень.
Мэтью Лайл.
И его Шум говорит: Никуда ты не пойдешь, сопляк!
19
И снова решает нож
— Прочь! Прочь! Прочь! — тут же взрывается Манчи.
В мачете Мэтью Лайла отражаются луны.
