отчего-то мне кажется, что она это знала, а я нет. Виола ей сказала, а мне нет. Становится обидно.

Я смотрю на небо.

— Выходит, он где-то там, да? Твой «Икспеншен» седьмого класса.

Виола кивает.

— И на нем прилетят новые переселенцы. Новые жители Нового света.

— Когда наш корабль упал, все оборудование разбилось, — говорит Виола. — Я никак не могу связаться с ними, предупредить, чтобы не летели. — И тут она изумленно охает. — «Ты должен их предупредить!»

— Нет, он не это имел в виду, — быстро говорю я. — По-любому.

Виола морщится:

— С чего ты взял?

— Кто и что имел в виду? — вмешивается Тэм.

— Сколько? — спрашиваю я Виолу, чувствуя, как резко меняется моя картина мира. — Сколько вас человек?

Виола делает глубокий вдох, и я понимаю, что этого она не говорила даже Хильди.

— Тысячи, — отвечает она. — Нас тысячи.

— Лететь им еще несколько месяцев, — говорит Хильди, передавая мне вторую тарелку с картофельным пюре. Мы с Виолой уплетаем за обе щеки, такшто говорят васнавном старики.

Болтают без умолку.

— Космические полеты совсем не такие, как по визорам показывают. — По бороде Тэма течет мясная подливка. — Нужно много-премного лет, чтобы вообще куда-нибудь добраться. От Старого света досюда — шестьдесят четыре года лёту.

— Шестьдесят четыре?! — вскрикиваю я, чуть не выплевывая картофельное пюре.

Тэм кивает.

— Большую часть пути ты заморожен, и время обходит тебя стороной. Добираешься молодым и здоровым — если не умрешь по дороге.

Я поворачиваюсь к Виоле:

— Тебе шестьдесят четыре года?!

— Шестьдесят четыре по календарю Старого света, — говорит Тэм и задумчиво стучит по столу пальцами. — А по-нашенски это… сколько? Пятьдесят восемь? Пятьдесят девять?

Но Виола уже трясет головой:

— Я родилась на борту. И всю жизнь бодрствовала.

— То есть, кто-то из твоих родителей был смотрителем, — говорит Хильди и, проглотив кусок чего-то вроде репы, поясняет: — Такой человек, который не спит и следит за кораблем.

— Мой папа, — отвечает Виола. — А до него — его мама и прадедушка.

— Погоди минутку. — Я соображаю куда медленней остальных. — Раз мы живем в Новом свете двадцать с лишним лет…

— Двадцать три года, — уточняет Тэм.

— …то вы улетели со своей планеты еще до того, как мы сюда попали, — заключаю я.

Я оглядываюсь по сторонам: неужели никому не приходит в голову тот же вопрос?

— Зачем? — спрашиваю я. — Зачем вы полетели сюда, ничего не зная о планете?

— А зачем сюда прибыли первые переселенцы? — спрашивает меня Хильди. — Зачем люди вапще ищут себе новое место для жизни?

— Потомушто оставаться на старом месте уже нельзя, — отвечает за меня Тэм. — Там так плохо, что нельзя не уйти.

— Старый свет — грязный, жестокий и тесный мир, — говорит Хильди, вытирая лицо салфеткой. — Он кишит людьми, которые ненавидят и убивают друг друга, которые хотят только зла. По крайней мере, так было много лет назад.

— Я там не была, не знаю, — говорит Виола. — Мои мама с папой… — Она умолкает.

А я все еще думаю, каково это: родиться на всамделишном космическом корабле, расти среди звезд и лететь, куда захочется, а не быть привязанным к планете, где все желают тебе только зла. Не подошло одно место — не беда, найдется другое. Полная свобода, лети, куда душа просит. По-моему, ничего лучше на свете быть не может.

За этими мыслями я не замечаю, какая тишина воцарилась за столом. Хильди гладит Виолу по спине, и я вижу, что глаза у нее на мокром месте, и она опять начинает раскачиваться туда-сюда.

— Вы чего? — спрашиваю я. — Что я опять натворил?

Виола только морщится.

— Да чего вы?!

— По-моему, на севодня хватит разговоров о Виолиных маме и папе, — ласково говорит Хильди. — Детишкам пора на боковую, вот что.

— Да еще не поздно! — Я выглядываю в окно. На улице даже сонце не село. — Нам надо добраться до поселения…

— Поселение называется Фарбранч, — перебивает меня Хильди, — и мы пойдем туда утром, как проснемся.

— Но те люди…

— Я охраняла здешние места еще до твоего рождения, щенок, — говорит Хильди, по-доброму, но твердо. — Никакие люди мне не страшны.

На это мне нечего ответить, а мой Шум Хильди игнорирует.

— Можно поинтересоваться, что у вас за дела в Фарбранче? — спрашивает Тэм, беря курительную трубку. Хотя он говорит непринужденным тоном, судя по Шуму, его разбирает любопытство.

— Просто дела, и все.

— У обоих?

Я смотрю на Виолу. Она перестала плакать, но лицо у нее все еще опухшее и красное. На вопрос Тэма я не отвечаю.

— Ну работы там невпроворот, — говорит Хильди, вставая из-за стола. — Если вы об этом. На огородах еще одна-две пары рук никогда лишними не будут.

Тэм тоже встает, и они вместе убирают со стола, а потом уносят тарелки на кухню, оставляя нас с Виолой наедине. Мы слышим их болтовню, непринужденную, но Шума не разберешь.

— Думаешь, нам и впрямь стоит остаться на ночь? — тихо спрашиваю я Виолу.

Она тут же начинает яростно шептать, как бутто и не слышала моего вопроса:

— Если из меня не бьет бесконечный фонтан мыслей и чувств, это еще не значит, что у меня их нет!

Я удивленно поворачиваюсь:

— Чего?!

Она продолжает злобно шептать:

— Каждый раз, когда ты думаешь: «Ах, у нее внутри сплошная пустота», или: «Да она ничего не чувствует», или: «Может, бросить ее с этой парочкой?», я все слышу, ясно?! Я все твои дурацкие мысли слышу! И понимаю куда больше, чем ты думаешь!

— Ах так?! — шепчу я в ответ, хотя Шум мой вовсе не шепчет. — А каждый раз, когда ты что-нибудь думаешь или чувствуешь, я ничего не слышу, ясно? И как прикажешь тебя