устремлениям.

Он нехотя усмехнулся.

– Были живущие в другой вселенной, очень далекие… Но рядом – ни одной.

Элинор закурила и некоторое время молчала. Потом спросила:

– Когда вы видели Вардеса в последний раз?

– Вчера.

– Он ходит к вам каждый день?

– Почти. Не может без меня обойтись.

– И никаких изменений?

– В смысле улучшений?

– Да.

– Никаких, – отозвался Дарио осторожно. – Иногда он производит впечатление совершенно вменяемого человека, иногда бывает на грани безумия, и кажется, достаточно пустяка, чтобы он погрузился во тьму.

– Но он никогда не погрузится.

– Хотя есть весьма тревожные симптомы.

– Неужели?

Он с тревогой огляделся вокруг, но все танцевали. Они одни были трезвыми в этот поздний час, когда царят любовь и опьянение.

– Теперь его преследует мысль о самоубийстве и прежний страх смерти…

– Но он вовремя спохватывается?

– Да. И знаете, я искренне уверен, признаюсь вам честно, что это я удерживаю его.

– Вы? – прошептала она насмешливо.

– Мои сеансы, часы анализа, исповеди, которые и мучают, и приносят облегчение, – вот на чем сосредоточилась его жизнь. Похоже на наркотическую зависимость.

Свет, приглушенный на время танцевального номера на площадке, стал более ярким, розовым. Женщины инстинктивно воспользовались лестным освещением, открыли сумочки, напудрились.

– Я старею, – сказала Элинор и покачала головой, предупреждая возражения Дарио. – Я вижу это не только здесь, – добавила она, указав на зеркало. – Мне все надоело, и кабаре, и лица, всегда одни и те же, и перспектива постоянной изнуряющей работы, в которой я лишена мужской поддержки, а так хотелось бы опереться на разумного осторожного человека, знающего жизнь, чьи интересы совпадали бы с моими! Все это признаки старения, я знаю.

– Здесь гадко, – произнес Дарио с гримасой отвращения. – Но поверьте, сейчас у меня недостает мужества быть дома, видеть медленно угасающую жену, терпеть присутствие Даниэля, который при мне и рта не раскроет. Подло, что я встречаюсь с Надин. Но она молода, весела, полна свежести и здоровья, ей удается отвлечь меня от постоянной тоски. Смешно, свет корит нас за мрачный разврат, а, по сути, мы жаждем самого простого человеческого счастья. Доктор Асфар и Элинор Вардес в глубине души – обычные буржуа, сторонники прочного надежного брака.

В бокалах оставалось по капле шампанского, они поднесли его к губам и молча выпили.

В конце лета Дарио посоветовал Вардесу уехать из Парижа. Идеальным местом отдыха для него он счел известную водолечебницу близ горной деревушки в Оверни. Оттуда Вардес должен был посылать Дарио подробные отчеты обо всех физических ощущениях и малейших движениях души.

В первых числах сентября – в начале осени было душно, словно перед грозой, – Дарио рекомендовал ему в письме: «Выберите лучший отель, но живите в строжайшем уединении. Размышляйте. Созерцайте. Отдыхайте. Пишите мне. Ждите, я скоро приеду. Проверю состояние вашего здоровья, и мы вместе вернемся в Париж».

Через некоторое время Дарио перестал отвечать на письма Вардеса. Вардес подождал, написал еще письмо, отправил телеграмму. Ему ответили, что доктор на пару дней уехал. Пришлось ждать. Разумеется, он мог просто сесть на поезд, взять такси, вернуться в Париж или уехать, куда ему вздумается, однако мешала многолетняя привычка повиноваться Дарио даже в мелочах: Вардес вверил душу доктору, что и принесло пагубные плоды, – постепенно он перестал существовать как личность.

Вардесу казалось, что Дарио заключил его в магический круг, и у него нет возможности выйти. С нетерпением, гневом, с глухой животной яростью он ждал.

Зарядили осенние дожди. Вардес не видел никого, кроме секретаря, запуганного приступами его ярости. Про себя секретарь давно называл его буйным сумасшедшим, но, дорожа куском хлеба, не увольнялся. Каждый день он умолял Вардеса вернуться в Париж, но Вардес отказывался. Вскоре Вардес перестал отвечать, замкнувшись в тяжелом сумрачном молчании.

Вардес ненавидел Дарио и трепетал перед ним, как бесноватый трепещет перед священником. Он спокойно засыпал, только если Дарио письменно или устно приказывал ему спать в тишине и покое. Один Дарио имел власть над необъяснимыми страхами Вардеса, тот боялся толпы, боялся перейти через мост, сесть в автомобиль или в вагон поезда. Душевная болезнь, погружавшая его то в тоску, то в ярость, неочевидная для других, жестокая и мучительная для него самого – в письмах к Дарио Вардес называл ее «раком души», – развилась до стадии депрессии, угрюмой тоски, сродни молчанию и неподвижности смерти, сковавшей разум. Вардес уже не искал выхода из тьмы, что его окружала, он замер в глубоком оцепенении.

Гостиница, расположенная в живописной местности. была построена и обставлена еще до Первой мировой войны: просторные комнаты с толстыми стенами загромождала тяжелая мебель, повсюду висели плюшевые портьеры, от обветшавшей помпезной роскоши становилось тяжело на сердце. Осенью гостиница опустела: сентябрьские дожди прогнали последних постояльцев. Похолодало. И хотя затопили, общая зала была так велика, высока и пустынна, что тепла здесь совсем не чувствовалось. Прислуга, томясь от безделья, уныло слонялась из одной комнаты в другую.

Вардес облюбован себе бар. Никто не запрещал ему выпивать, ему вообще ничего не запрещали – он сам окружал себя запретами и опасениями. Освобождение ему приносили только сеансы Дарио.

«Все лечение сводится к тому, что он умеет добраться до постыдного дна души, которое не обнаружишь ни перед отцом, ни перед лучшим другом, – думал Вардес. – Раньше, как ни странно, я был откровенен с Сильви. Но потом ее возненавидел».

Когда бар закрывали, он перебирался в общую залу. Подзывал кого-нибудь из слуг, говорил обиженно и злобно:

– Не видите, я мерзну.

К нему спешил управляющий. В гостинице заботились о постояльцах. Он показывал Вардесу, что обогревательная система включена на полную мощность, подносил его руку к раскаленному радиатору, говорил, горестно и смиренно разводя руками:

– Плохая погода, мсье. Осень у нас в горах бывает такой красивой, а в этом году… Вам не повезло, мсье…

Вардес всегда терпеть не мог выражения «не повезло», особенно если речь шла о нем самом. «Дарио обуздал мою ярость, – думал он, – и теперь внутри безнаказанно кишат мании, страхи, дурные предчувствия». Подобные мысли посещали его и в светлые минуты, а в черной бездне отчаяния он и вовсе жалел о былом неистовом слепящем гневе.

Только Дарио мог гальванизировать этот безжизненный труп, подвигнуть на какое-то действие, например написать письмо или выйти из дома. Он один изгонял бесов. Без него страх завладевал больным, парализуя малейшее движение. Дарио рассеивал страхи. Без него Вардес сочинял всевозможные запреты, приметы, магические ритуалы; самые простые обыденные дела казались ему невыполнимыми. Например, он не мог перейти некоторые улицы. Не мог есть то или иное блюдо. Темнота, открытое пустое пространство, толпа, шум, тишина, яркий свет – все таило в себе опасность, смущало, сковывало. В отчаянии он ждал Дарио, а тот все не появлялся.

Так прошел сентябрь. В начале октября выдался день без дождя, правда серый и мрачный, – только к вечеру верхушки гор осветились слабым закатным солнцем. А наутро снова ливмя лил дождь.

Вардес позавтракал один в общей зале. Потом расхаживал из угла в угол. Считал цветы на ковре,