наперечет. Когда начинается сезон охоты, я почти все время провожу у их берегов. Я тихонько двинулся дальше. Вода поблескивала и отсвечивала каким-то смутным сиянием, как зеркало в темной комнате. Я заметил мужчину и женщину, идущих навстречу друг другу по тропинке в камышах. Черт их я не смог различить, лишь разглядел силуэты (оба — высокого роста и хорошо сложены). Женщина была в красной куртке. Я продолжил свой путь. Не замечая меня, они обнялись.
Когда я пришел к Декло, он был один и дремал в огромном кресле у раскрытого окна. Открыв глаза, он испустил глубокий раздраженный вздох и долго смотрел на меня, не узнавая.
Я спросил, не болен ли он. Но как настоящий крестьянин он стыдился болезни и скрывал ее до конца, то есть до первых признаков агонии. Он ответил, что великолепно себя чувствует, но землистый цвет его лица, фиолетовые синяки под глазами, болтающаяся на исхудавшем теле одежда, одышка и слабость говорили о другом. Поговаривали, что он страдает от «нехорошей опухоли». Наверное, таки было. Вскоре Брижит станет богатой вдовой.
— Где ваша жена? — спросил я.
— Моя жена?
По старой привычке перекупщика (в молодости он промышлял этим ремеслом) старик притворялся глухим. В конце концов он проворчал, что его жена у Колетт Дорен в Мулен-Неф. «Ей заняться нечем, весь день только и делает, что гуляет да ходит в гости», — язвительно заключил он.
Так я узнал о дружбе между двумя женщинами, о чем Элен, скорее всего, понятия не имела. На днях она уверяла меня, что Колетт всю жизнь посвящает мужу, сыну и дому, отказываясь куда-либо выходить.
Старик Декло предложил мне сесть. Он был настолько скуп, что не мог не страдать, если приходилось угощать гостя вином. Из-за озорства я попросил стаканчик, чтобы выпить за его здоровье.
— Не слышу, — простонал он. — У меня сильный шум в ушах: это из-за ветра.
Я заговорил о причитающихся мне деньгах. Со вздохом он достал из кармана большой ключ и передвинулся вместе с креслом к комоду, но ящик, который он хотел открыть, располагался слишком высоко, и он безуспешно пытался до него дотянуться. Когда я предложил свою помощь, он отказался, заявив, что жена, наверное, не замедлит вернуться, и тогда она мне заплатит.
— У вас красивая и молодая жена, дядюшка Декло.
— Слишком молодая для моих старых костей, вы хотите сказать, Сильвестр? Ну что ж, если ночи ей кажутся долгими, то дни проходят быстро.
В эту минуту вошла Брижит: на ней были черная юбка и красная куртка, и ее сопровождал молодой человек, тот самый, с которым она танцевала на свадьбе Колетт. Я мысленно закончил фразу старого мужа: «Возможно, быстрее, чем вы думаете, дядюшка Декло».
Но старик не казался идиотом. Он уставился на свою жену, и лицо этого живого трупа вдруг вспыхнуло страстью и гневом.
— А вот и ты! Я тебя поджидаю с полудня.
Она подала мне руку и представила своего спутника. Его звали Марк Онет, он жил в имении отца и имел репутацию гуляки и задиры. Он был очень красив. Мне никогда не приходилось слышать, что Брижит Декло и Марк Онет «встречаются», как у нас говорят. Но в наших краях сплетни доходят лишь до окраины городка. А что касается сельской местности, то в этих уединенных домах, отделенных друг от друга полями и глухими лесами, происходит много интересного, о чем никто и не подозревает. Даже если бы я не заметил часом раньше красную куртку на берегу пруда, я бы догадался, что молодые люди любят друг друга, — по спокойной дерзости и скрытому глухому огню, угадываемому в их движениях и улыбках. Особенно в ее движениях. Она пылала. «Ночи ей кажутся долгими», — сказал старик Декло. Я представил себе эти ночи в постели старого супруга; мечтая о любовнике, она, должно быть, думает, прислушиваясь ко вздохам мужа: «Когда же настанет последний?»
Она открыла комод, и я догадался, что он набит деньгами, спрятанными под стопками простынь; у нас не принято обогащать банки, каждый хранит деньги у себя, как любимое дитя. Я наблюдал за Марком Онетом, пытаясь заметить в его лице хоть проблеск алчности, ведь его собственная семья совсем не богата: его отец был старшим из четырнадцати братьев и унаследовал лишь небольшой участок земли. Но нет! При виде денег молодой человек резко отвернулся. Он отошел к окну и долго смотрел перед собой: ночь была достаточно светлая, чтобы видеть лес и долину. Стояла такая мартовская ночь, когда ветер, кажется, разгоняет последние крупицы облаков и тумана, а звезды светят ярко и пронзительно.
— Как поживает Колетт? Вы с ней виделись сегодня? — спросил я.
— У нее все в порядке.
— А ее муж?
— Ее муж в отъезде. Он в Невере и вернется только завтра.
Отвечая на мои вопросы, она не сводила глаз с молодого человека. Очень высокий жгучий брюнет, он производил впечатление мягкости и силы, не грубой, но несколько необузданной. У него были черные волосы, узкий лоб, белые острые, постоянно стиснутые зубы. Вместе с ним в эту темную комнату проник аромат весеннего леса, живой и терпкий запах, который лился мне в грудь, оживляя мои старые кости. Я с удовольствием гулял бы всю ночь. Выйдя из Кудрэ, я без отвращения и помыслить не мог о том, чтобы вернуться домой, и решил отправиться ужинать в Мулен-Неф. Я пересек лес, на сей раз совершенно пустой и таинственный. Завывал ветер.
Я приближался к речке. Раньше мне доводилось приходить сюда днем, когда вращались жернова: их мощный, ровный гул вселял в сердце покой. Но от царившей сейчас тишины, напротив, становилось не по себе. Я поневоле насторожился и прислушивался к малейшему шороху, но ничего, кроме журчания реки, не было слышно. Я пересек мостик. От воды вдруг потянуло холодом, запахло мокрой травой; ночь была настолько ясная, что можно было различить белую пену на гребешках маленьких, быстро бегущих волн. В окне второго этажа горел свет: Колетт, должно быть, ждала мужа. У меня под ногами заскрипели доски — она услышала, как я подхожу. Дверь дома отворилась, и я увидел бегущую мне навстречу Колетт. Однако за несколько шагов она остановилась и сдавленным голосом спросила:
— Кто здесь?
Я назвал себя, добавив:
— Ты-то, конечно, ждешь Жана?
Она не ответила, медленно подошла ко мне и подставила лоб для поцелуя. Она была с непокрытой головой и в легком пеньюаре, как будто только что встала с постели. Ее лоб пылал, и все ее поведение казалось таким странным, что мне в душу закралось подозрение.
— Я не помешаю? Хотел напроситься к тебе на ужин.
— Ну… я бы, конечно, с удовольствием, но я вас не ждала и… я немного больна… Жана нет дома… Я отпустила служанку, а сама вместо ужина выпила стакан молока прямо в постели.
По мере того как она говорила, к ней возвращалось самообладание, и она сумела придумать вполне правдоподобную историю: у нее был легкий грипп… Впрочем, дотронувшись до ее рук и щек, я сам смогу убедиться, что у нее высокая температура… Служанка отправилась в городок навестить дочь и не вернется до завтра. Ей очень неловко. Она не сможет угостить меня приличным ужином, но если я смогу удовлетвориться глазуньей и фруктами… Впрочем, она не приглашала меня зайти. Совсем наоборот. Она решительно загораживала собой дверь, и подойдя еще ближе, я почувствовал, как она дрожит всем телом. Мне стало жаль ее.
— Глазунья меня никак не устроит, я очень голоден. В любом случае, я не хочу тебя больше держать на холоде: ветер ледяной. Иди ложись, девочка моя. Я зайду в другой раз.
Что мне еще оставалось? Я ей не отец и не муж. Честно говоря, я сам в молодости слишком часто предавался безумствам, чтобы иметь право сурово судить других. А как прекрасны эти любовные безумства! Не говоря уже о том, что обычно за них так дорого платишь, что не следует их скупо отмеривать ни себе, ни другим. Да, за них всегда приходится платить, и нередко самые ничтожные удовольствия идут по самой высокой цене. Как говорится, коготок увяз — всей птичке пропасть. Разумеется, это неслыханная дерзость — принимать мужчину в супружеской спальне, но в то же время — какое наслаждение провести ночь в объятиях любовника, слушая журчание речки за окном и поминутно замирая от страха. Но кого же она поджидает?
