— Это действительно моё имя, — сказал молодой дипломат, которому чёрный костюм Жюльена в столь ранний час не внушал особенного уважения. — Но я, право, не понимаю, клянусь честью...
Какой-то особый оттенок, с которым он произнёс эти последние слова, рассердил Жюльена.
— Я пришёл, чтобы драться с вами, сударь!
И он коротко изложил ему всю историю.
Господин Шарль де Бовуази после зрелого размышления в общем остался удовлетворён покроем чёрного костюма Жюльена. «Это от Штауба{137}, совершенно ясно, — говорил он себе, слушая его рассказ. — Жилет выбран с большим вкусом, и ботинки недурны, но, с другой стороны, чёрный костюм с раннего утра! Ах да, это чтобы не быть мишенью для пули!» — наконец догадался кавалер де Бовуази.
Едва только он нашёл это объяснение, он стал отменно вежлив и дальше уже держал себя с Жюльеном почти как равный с равным. Беседа продолжалась долго, дело было довольно щекотливое, но в конце концов Жюльен не мог спорить против очевидности. Этот молодой человек с безупречными манерами не имел ничего общего с той грубой личностью, которая оскорбила его накануне.
Жюльену чрезвычайно не хотелось уходить ни с чем, поэтому он затягивал объяснение. Он наблюдал за самодовольной физиономией кавалера де Бовуази, который не преминул назвать себя в разговоре этим титулом, задетый тем, что Жюльен называл его просто «сударь».
Жюльен любовался его важностью, к которой примешивался какой-то оттенок лёгкой кичливости, не покидавшей его ни на минуту. Он удивлялся его странной манере двигать языком, произнося слова... Но в конце концов во всём этом не было ни малейшего основания для ссоры.
Юный дипломат с величайшей учтивостью выразил свою готовность драться, но отставной лейтенант 96-го полка, который просидел битый час, раздвинув ноги, упёршись руками в бёдра и выставив локти, заявил, что его друг г-н Сорель отнюдь не способен вступать с человеком в ссору на прусский манер только из-за того, что у этого человека украли его визитные карточки.
Жюльен вышел из дома кавалера де Бовуази в отвратительнейшем настроении. Карета г-на де Бовуази стояла во дворе перед крыльцом. Нечаянно подняв глаза, Жюльен узнал в кучере, сидевшем на козлах, своего вчерашнего оскорбителя.
Едва он его увидел, он тут же схватил его за полу длинного кафтана, сбросил с козел и осыпал ударами хлыста. Двое лакеев бросились на выручку своего товарища и обрушились на Жюльена с кулаками, но он тотчас же выхватил свой маленький пистолет и стал стрелять; они сразу обратились в бегство. Всё это было делом одной минуты.
Кавалер де Бовуази, спускаясь по лестнице с восхитительно важным видом, повторял своим барственным голосом, внушительно оттеняя каждое слово: «Что такое? Что такое?» Несомненно, он был заинтересован до крайности, но его дипломатическая важность не позволяла ему обнаружить своё любопытство. Когда он узнал, в чём дело, эта торжественная важность на его лице постепенно уступила место выражению шутливого хладнокровия, которое никогда не должно покидать лица дипломата.
Лейтенант 96-го понял, что г-ну де Бовуази самому не терпится драться, и решил сделать дипломатический ход, дабы сохранить за своим другом преимущество инициативы.
— Ну, тут уж имеется явное основание для дуэли! — вскричал он.
— Да, я полагаю, вполне достаточное, — сказал дипломат. — Выгнать этого мошенника! — сказал он лакеям. — Пусть кто-нибудь другой сядет на его место.
Открыли дверцу: кавалер непременно желал оказать любезность своему противнику и его секунданту. Они отправились к другу г-на де Бовуази, и тот указал подходящее для дуэли место. Дорогой они очень мило беседовали. Только дипломат выглядел несколько странно в своём шлафроке.
«Хоть это и очень знатные господа, — думал Жюльен, — но они совсем не такие скучные, как те особы, что являются на обеды к господину де Ла-Молю. Они позволяют себе отступать от благопристойности». Разговор шёл о танцовщицах, которые понравились публике во вчерашнем балете. Господа эти беспрестанно намекали на какие-то пикантные истории, которых ни Жюльен, ни его секундант, лейтенант 96-го, не знали. Жюльен был не такой глупец, чтобы притворяться осведомлённым: он совершенно непринуждённо признался в своём невежестве. Такое чистосердечие очень понравилось другу кавалера; он рассказал Жюльену эти истории со всеми подробностями и весьма забавно.
Одно обстоятельство чрезвычайно удивило Жюльена. На какой-то улице карета их задержалась на минутку из-за того, что там шли работы по сооружению уличного алтаря для религиозной процессии в честь праздника Тела господня. Дипломат и его приятель позволили себе по этому поводу несколько шуток: здешний кюре, по их словам, был родным сыном архиепископа. Никогда в доме маркиза де Ла-Моля, претендовавшего на титул герцога, никто не осмелился бы произнести что-либо подобное.
Дуэль закончилась в одну минуту: Жюльен получил пулю в руку, ему сделали перевязку из носовых платков, смоченных водкой, и кавалер де Бовуази весьма вежливо попросил у Жюльена позволения доставить его домой в той самой карете, которая привезла их сюда. Когда Жюльен назвал особняк де Ла- Моля, юный дипломат и его друг переглянулись. Фиакр Жюльена стоял тут же, но разговор с этими господами казался ему много более занимательным, нежели речи бравого лейтенанта 96-го полка.
«Бог мой! Так вот это и есть дуэль? Только и всего? — думал Жюльен. — Какое счастье, что я всё- таки поймал этого кучера! Как бы я мучился, если бы мне пришлось перенести ещё и это оскорбление в кафе!» Приятная беседа почти не прерывалась во всё время пути. И тут Жюльен понял, что дипломатическое притворство в иных случаях тоже бывает полезно.
«Значит, скука вовсе не есть нечто неотъемлемое в разговоре знатных людей, — рассуждал он про себя. — Ведь вот они подшучивают над крёстным ходом, не стесняются рассказывать весьма скабрёзные анекдоты, да ещё с такими живописными подробностями. Им не хватает разве что рассуждений о высокой политике, но этот недостаток вполне искупается изяществом речи и удивительной точностью выражений». Жюльен чувствовал пылкую симпатию к этим молодым людям. «Как был бы я счастлив, если бы мог встречаться с ними почаще!»
Едва они расстались, кавалер де Бовуази поспешил навести справки о Жюльене; они оказались не блестящими.
Ему было весьма любопытно узнать, с кем он имел дело, прилично ли нанести ему визит. Те немногие сведения, которые ему удалось раздобыть, были отнюдь не обнадёживающими.
— Это ужасно! — сказал он своему секунданту. — Мыслимое ли дело — признаться, что я дрался с простым письмоводителем господина де Ла-Моля, да ещё из-за того, что мой кучер украл мои визитные карточки!
— Можно не сомневаться, что это покажется смешным.
И в тот же вечер кавалер де Бовуази и его друг поспешили рассказать всем, что этот г-н Сорель, кстати сказать, очень милый молодой человек, — побочный сын близкого друга маркиза де Ла-Моля. Этой истории поверили без всяких затруднений. После того, как факт был установлен, юный дипломат и его друг соблаговолили нанести несколько визитов Жюльену за те две недели, которые он провёл в своей комнате. Жюльен признался им, что он за всю свою жизнь был только один раз в Опере.
— Но это немыслимо, — сказали они ему. — Ведь только туда и стоит ходить. Надо непременно, чтобы первый ваш выход был на «Графа Ори»{138}.
В Опере кавалер де Бовуази представил его знаменитому певцу Джеронимо, пользовавшемуся в то время громадным успехом.
Жюльен чуть было не влюбился в кавалера: эта смесь самоуважения, какой-то таинственной важности и фатовства в молодом человеке приводила его в восторг. Так, например, кавалер немного заикался потому только, что он имел честь часто встречаться с одним важным вельможей, страдавшим этим недостатком. Никогда ещё Жюльену не приходилось видеть, чтобы в одном существе соединялись такие забавные странности с совершенством манер, которому бедный провинциал может только пытаться подражать.
Его видели в Опере с г-ном де Бовуази, и это знакомство заставило заговорить о нём.
— Итак, — сказал ему однажды г-н де Ла-Моль, — оказывается, вы побочный сын богатого дворянина из Франш-Конте, моего близкого друга?
Маркиз оборвал Жюльена, когда тот попытался уверить его, что он совершенно неповинен в распространении этого слуха.
