приняла всерьёз наставлений бывшего ректора. «Солона ему показалась отставка», — поговаривали они между собой. Ни один семинарист не оказался таким простаком, чтобы поверить, что человек может отказаться добровольно от должности, которая позволяет ему вести дела с разными крупными поставщиками.

Аббат Пирар переселился в лучшую безансонскую гостиницу и под предлогом дел, которых у него не было, решил провести там два дня.

Епископ пригласил его обедать и, чтобы подразнить своего старшего викария де Фрилера, старался дать аббату Пирару возможность блеснуть. Они сидели за десертом, как вдруг из Парижа прибыло известие о том, что аббат Пирар назначается в великолепный ...ский приход, в четырёх лье от столицы. Добрый прелат от всего сердца поздравил его. Во всей этой истории он усмотрел некую тонкую игру, это его развеселило, и он составил себе самое высокое представление о талантах аббата. Он выдал ему превосходную аттестацию на латинском языке, а аббату де Фрилеру, который позволил себе чем-то проявить своё неудовольствие, приказал помолчать.

Вечером епископ отправился поделиться своим восхищением с маркизой де Рюбампре. Всё светское общество Безансона было потрясено этой удивительной новостью. Все терялись в догадках по поводу такой необычной милости. Аббата Пирара чуть ли не прочили в епископы. Люди подогадливее решили, что г-н де Ла-Моль уже министр, и даже позволили себе в этот вечер посмеиваться над тем величественным видом, с которым г-н аббат де Фрилер считал нужным появляться в обществе.

На другой день утром за аббатом Пираром чуть ли не хвостом ходили по улицам; лавочники высовывались из дверей, когда он проходил мимо, направляясь в суд по делам маркиза; там его впервые приняли вежливо. Суровый янсенист, возмущённый до глубины души всем, что ему приходилось видеть, допоздна совещался с адвокатами, которых он выбрал для маркиза де Ла-Моля, и отправился в Париж. Он имел слабость сказать двум или трём своим школьным друзьям, которые проводили его до коляски и не могли налюбоваться её гербами, что после пятнадцати лет управления семинарией он уезжает из Безансона с пятьюстами двадцатью франками, — это всё, что ему удалось скопить. Друзья прощались с ним, обнимая его со слезами на глазах, а потом сказали друг другу: «Добрый аббат мог бы обойтись и без этой лжи. Это уж просто смешно».

Низкие души, ослеплённые любовью к деньгам, не способны были понять, что только в своём высоком чистосердечии аббат Пирар черпал силы, необходимые ему для того, чтобы в течение шести лет одному, безо всякой поддержки, вести борьбу против Марии Алакок {103}, против «Сердца Иисусова», против иезуитов и против своего епископа.

Аббат был поражён истинно аристократической внешностью и почти весёлым тоном маркиза. Впрочем, будущий министр принял его без всех церемонных любезностей большого вельможи, с виду чрезвычайно учтивых, но на деле оскорбительных для того, кто их понимает. Это было бы пустой тратой времени, а маркиз играл достаточно видную роль в серьёзных делах, чтобы не терять время попусту.

Вот уже полгода как он вёл крупную интригу, которая должна была заставить короля и страну согласиться на некий определённый состав кабинета, который в благодарность за это должен был поднести ему герцогский титул.

В течение долгих лет маркиз безуспешно добивался от своего безансонского адвоката, чтобы тот представил ему ясный отчёт о судебной волоките во Франш-Конте. Но как мог этот знаменитый адвокат объяснить маркизу то, чего он сам не понимал?

Четвертушка бумаги, которую ему вручил аббат, объясняла решительно всё.

— Дорогой мой аббат, — сказал ему маркиз, покончив меньше чем за пять минут со всеми формулами вежливости и вопросами личного характера, — я при всём моём пресловутом благополучии никак не могу найти времени, чтобы заняться всерьёз двумя несложными вещами, довольно важными, впрочем: моей семьёй и моими делами. Я забочусь о положении моей семьи и располагаю в этом смысле немалыми возможностями. Я забочусь и о своих удовольствиях, и это, разумеется, должно стоять на первом месте, — по крайней мере на мой взгляд, — добавил он, поймав удивлённый взор аббата Пирара.

Хотя аббат был человек здравомыслящий, он всё же удивился, что такой старик столь откровенно говорит о своих удовольствиях.

— Разумеется, и в Париже есть труженики, — продолжал вельможа, — но они ютятся где-нибудь на чердаках. Стоит мне только приблизить к себе человека, как он сейчас же снимает себе апартаменты в бельэтаже, а его жена назначает приёмные дни, иными словами, все труды, все старания идут уже только на то, чтобы стать светским человеком или прослыть таковым. Это у них единственная забота с той минуты, как они перестают думать о хлебе насущном.

Для моих судебных процессов и даже, если говорить точно, для каждого процесса в отдельности у меня есть адвокаты, которые прямо-таки надрываются от усердия: один только что умер от чахотки, два дня тому назад. Но для моих дел вообще, можете вы себе это представить, сударь, вот уже целых три года, как я безнадёжно ищу человека, который, взявшись вести мою переписку, соблаговолил бы хоть капельку подумать всерьёз о том, что он делает. Впрочем, всё это только так, предисловие.

Я вас уважаю и, осмелюсь добавить, хоть и вижу вас впервые, — люблю. Хотите стать моим секретарём и получать за это восемь тысяч франков или вдвое больше? И я ещё выгадаю на этом, клянусь вам. При этом я берусь позаботиться о том, чтобы ваш прекрасный приход остался за вами до того дня, когда нам с вами захочется расстаться.

Аббат отказался, но к концу разговора, когда он ясно представил себе, в каком затруднительном положении находится маркиз, ему пришла в голову одна мысль.

— У меня в семинарии, — сказал он маркизу, — остался один бедный юноша, которого, если я не ошибаюсь, будут там жестоко преследовать. Будь он простым послушником, давно бы уж его засадили in pace[105].

До сей поры этот молодой человек изучал только латынь и Священное писание, но легко может статься, что в один прекрасный день он обнаружит большие дарования либо как проповедник, либо как наставник душ. Не знаю, что из него выйдет, но в нём есть священный огонь, и он может пойти далеко. Я рассчитывал обратить на него внимание нашего епископа, если бы у нас когда-нибудь появился некто, обладающий хотя бы в малой доле таким, как у вас, отношением к делу и к людям.

— А из какой среды этот ваш молодой человек?

— Говорят, он сын плотника из наших горных мест, но я думаю, что это скорее незаконный сын какого-нибудь богача. Как-то я видел, он получил письмо — то ли безымённое, то ли подписанное чужим именем — с чеком на пятьсот франков.

— А! Это Жюльен Сорель? — сказал маркиз.

— Откуда вы знаете его имя? — спросил удивлённый аббат и сам тут же смутился от своего вопроса.

— Этого я вам не скажу, — заметив его смущение, ответил маркиз.

— Так вот! — продолжал аббат. — Вы могли бы попробовать сделать себе из него секретаря: у него есть и энергия и ум — словом, попробовать стоит.

— Почему бы и нет? — ответил маркиз. — Но только не такой ли это человек, который способен польститься на взятку от начальника полиции или ещё кого-нибудь и станет тут у меня шпионить? Вот, собственно, единственное моё опасение.

Когда аббат Пирар успокоил его на этот счёт весьма благоприятным отзывом о Жюльене, маркиз