пышными букетами цветов. Сладостное благовоние чистейшего ладана клубами неслось из дверцы святилища. Часовня была совсем крохотная, но стены её, сплошь вызолоченные заново, уходили далеко ввысь. Жюльен заметил, что на алтаре иные свечи были вышиной больше пятнадцати футов. Невольные возгласы восхищения вырвались у юных девиц. В маленький притвор часовни только и были допущены эти двадцать четыре девицы, двое священнослужителей и Жюльен.
Вскоре появился король в сопровождении одного только г-на де Ла-Моля и своего первого камергера. Даже почётные телохранители остались снаружи, коленопреклонённые, с саблями наголо.
Его величество не опустился, а, можно сказать, ринулся на колени на бархатную подушку. И тут только Жюльен, притиснутый к золочёной дверце, увидел через голое плечико одной из юных девиц прелестную статую святого Климента. Святой в одежде юного римского воина покоился в глубине алтаря. На шее у него зияла широкая рана, откуда словно ещё сочилась кровь. Ваятель превзошёл самого себя: угасающие полузакрытые очи были полны небесной благодати, чуть пробивающиеся усики оттеняли прелестные полуотверстые уста, которые как будто ещё шептали молитву. От этого зрелища молоденькая девушка, соседка Жюльена, залилась слезами. Одна слезинка её упала прямо на руку Жюльену.
Помолившись с минуту в глубоком благоговейном молчании, нарушаемом лишь отдалённым благовестом во всех сёлах на десять лье в окружности, епископ Агдский попросил у короля позволения сказать слово. Он закончил свою краткую, но очень трогательную проповедь простыми словами, которые потрясли слушателей.
— Не забудьте вовек, юные христианки, что вы видели ныне величайшего из владык земных преклоняющим колена перед служителем бога всемогущего и грозного. Слабы и гонимы здесь, на земле, слуги господни и приемлют мучительную кончину, как вы можете видеть по этой кровоточащей и по сей день ране святого Климента, но они торжествуют на небесах. Не правда ли, о юные христианки, вы сохраните навеки в своей душе память об этом дне и возненавидите нечестие? Вы навсегда останетесь верными господу богу, столь великому, грозному и столь благостному?
И с этими словами епископ величественно поднялся с колен.
— Вы даёте обет в этом? — провозгласил он вдохновенно, простирая длань.
— Даём обет, — пролепетали юные девицы, захлёбываясь от рыданий.
— Принимаю обет ваш во имя господа карающего, — заключил епископ громовым голосом.
И на этом церемония была окончена.
Сам король плакал. И только уже много времени спустя Жюльен обрёл в себе достаточно хладнокровия, чтобы спросить, а где же находятся кости святого, которые были посланы из Рима Филиппу Доброму, герцогу Бургундскому. Ему объяснили, что они спрятаны внутри этой прелестной восковой статуи.
Его величество соизволил разрешить всем благородным девицам, сопровождающим его особу в часовню, носить алую ленту с вышитыми на оной словами: «Ненавижу нечестие. Славлю Господа присно».
Господин де Ла-Моль распорядился раздать крестьянам десять тысяч бутылок вина. А вечером в Верьере либералы ухитрились устроить иллюминацию на своих домах во сто раз лучше, чем роялисты. Перед отъездом король осчастливил своим посещением г-на де Муаро.
XIX. Мыслить — значит страдать
Необыденное в рутине повседневных событий заслоняет подлинное несчастье страстей.
Расставляя по местам мебель в комнате, которая была отведена г-ну де Ла-Молю, Жюльен нашёл очень плотный лист бумаги, сложенный вчетверо. Внизу первой странички он прочёл: «Его светлости господину маркизу де Ла-Молю, пэру Франции, кавалеру королевских орденов, и прочее, и прочее».
Это было прошение, написанное корявым почерком судомойки:
«Господин маркиз,
Я всю жизнь держался благочестивых правил. Я был в Лионе под бомбами во время осады в проклятом 93-м году. Я приобщаюсь св. тайн и каждое воскресенье хожу к мессе в нашу приходскую церковь. Никогда я святой пасхи не пропускал, даже в 93-м, да будет он проклят. Кухарка моя — до революции у меня много челяди было, — моя кухарка по пятницам постное готовит. И в Верьере я общим почётом пользуюсь, и, осмелюсь сказать, заслуженно. А когда крёстный ход бывает, так я иду под самым балдахином рядом с господином кюре и самим господином мэром. А уж если какой особенный случай, так я сам свечу несу, самую толстую и за свой счёт. И обо всём этом у меня письменные свидетельства имеются, и находятся они в министерстве финансов в Париже. Честь имею просить вашу милость дать мне в заведование лотерейную контору в Верьере, потому как она всё равно скоро останется без начальника; нынешний совсем плох, тяжело хворает, а потом на последних выборах голосовал неподходяще, и пр.
На полях этого сочинения была сделана рекомендательная приписка за подписью де Муаро, которая начиналась словами:
«Я имел честь сообщить
«Вот оно что! — подумал Жюльен. — Даже болван Шолен, и тот показывает мне, каким путём следует идти».
Прошла неделя с тех пор, как король побывал в Верьере, и от неисчислимого вранья, глупейших пересудов, самых дурацких разговоров, предметом коих поочерёдно были сам король, епископ Агдский, маркиз де Ла-Моль, десять тысяч бутылок вина, осрамившийся бедняга Муаро, который в надежде заполучить крестик выполз из дому только через месяц после своего падения, — единственное, что уцелело от всего этого, были толки о нахальном бесстыдстве, с коим протиснули в ряды почётной стражи этого Жюльена Сореля, плотничьего сынка! Стоило послушать, как упражнялись на сей счёт богатые мануфактурщики, которые, сидя в кафе с утра до вечера, орали до хрипоты, проповедуя равенство. Эта гордячка г-жа де Реналь, вот кто придумал это безобразие! А что её на это толкнуло? Догадаться нетрудно: красивые глаза да свежие щёчки ихнего аббатика Сореля.
Вскоре после того, как семейство г-на де Реналя снова вернулось в Вержи, младший из детей, Станислав-Ксавье, заболел. Г-жу де Реналь внезапно охватили ужасные угрызения совести. Впервые она стала упрекать себя за свою страсть последовательно и жестоко; ей вдруг, словно чудом, открылось, в какой страшный грех вовлекла её любовь. Несмотря на то, что она была глубоко верующей, ей до сих пор ни разу не случилось подумать о том, сколь велико её преступление перед богом.
Когда-то в монастыре Сердца Иисусова она пылала исступлённой любовью к богу; теперь она так же исступлённо страшилась его. Мучительная борьба, раздиравшая её душу, была тем особенно страшна, что страх её не поддавался никаким доводам рассудка. Жюльен заметил, что всякое разумное убеждение не только не успокаивало, а, наоборот, раздражало её, ибо ей казалось, что это сатанинские речи. Но Жюльен сам очень любил маленького Станислава, а она только с ним и могла говорить о болезни мальчика; ему с каждым днём становилось всё хуже. Г-жа де Реналь, мучаясь непрестанным раскаянием, совсем лишилась сна; она целыми днями пребывала в угрюмом молчании, а если бы она только позволила себе разжать губы, она тут же немедленно покаялась бы в своём грехе перед богом и людьми.
— Заклинаю вас, — говорил ей Жюльен, когда они оставались одни, — не говорите ни с кем. Пусть я буду единственным свидетелем ваших мучений. Если вы хоть сколько-нибудь ещё любите меня, молчите, — ваши признания не могут излечить нашего Станислава.
Но его уговоры не достигали цели, он не понимал, что г-жа де Реналь вбила себе в голову, что для умилостивления господа бога, которого она прогневила, ей надо возненавидеть Жюльена или потерять
