что Кэтрин больна и что виновен в ее болезни мой брат; и далее пообещал, что я буду замещать ему его заклятого врага и терпеть мучения, пока он не доберется до Эдгара.

Я его ненавижу… я несчастна без меры… я была дурой! Смотрите, ни словом не заикнитесь об этом при ком-нибудь на Мызе. Я вас буду ждать каждый день — не заставьте же меня ждать напрасно!

Изабелла'.

Прочитав это письмо, я тотчас пошла к своему господину и сообщила ему, что его сестра поселилась на Перевале и что она мне написала, выражая сожаление о болезни миссис Линтон и горячее желание видеть брата; она молит, чтоб он поскорее прислал ей через меня весть о прощении.

— О прощении? — сказал Линтон. — Мне нечего ей прощать, Эллен. Вы можете, если хотите, сегодня же после обеда пойти на Грозовой Перевал и сказать ей, что я нисколько не сержусь, — но мне больно, что я ее потерял; тем более, что я никак не могу думать, будто она счастлива. Однако о том, чтобы мне ее навестить, не может быть и речи: мы разлучены навеки. Если она в самом деле хочет меня одолжить, то пусть убедит негодяя, за которого вышла замуж, уехать из наших мест.

— А вы не напишете ей? Хотя бы коротенькую записку? — попробовала я склонить его.

— Нет, — он ответил. — Это ни к чему. Мои сношения с семьей Хитклифа следует ограничить, как и его семьи с моею. Их надо пресечь совсем!

Холодность мистера Эдгара меня просто убила; и всю дорогу от Мызы до Перевала я ломала голову над тем, как мне вложить в его слова хоть немного сердечности, когда я буду их передавать; как смягчить его отказ написать Изабелле хоть несколько строк в утешение. А она, уж поверьте, напряженно ждала меня с самого утра: подходя садом к дому, я углядела ее в окне и кивнула ей, но она отпрянула, точно боясь, что ее заметят. Я вошла не постучав. Никогда не видела я ничего печальней и мрачней этого дома, когда-то такого веселого! Должна сознаться, на месте нашей молодой леди я бы хоть подмела у очага и стерла пыль со столов. Но дух небрежения, владевший всем вокруг, уже завладел и ею. Красивое ее лицо стало блеклым и равнодушным; волосы не убраны; локоны частью свисали на шею, остальные были кое-как закручены на голове. Она, должно быть, со вчерашнего вечера не притронулась к своей одежде. Хиндли не было. Мистер Хитклиф сидел за столом и перебирал какие-то листки, заложенные в записную книжку; но когда я вошла, он встал, вполне дружелюбно спросил, как я поживаю, и предложил мне стул. Он был здесь единственным, что сохраняло приличный вид; мне даже подумалось, что он никогда так хорошо не выглядел. Обстоятельства так изменили обоих, что человеку, не знавшему их раньше, он, верно, показался бы прирожденным джентльменом, а его жена — настоящей маленькой замарашкой! Она кинулась ко мне поздороваться и протянула руку за ожидаемым письмом. Я покачала головой. Она не поняла знака и проследовала за мною к горке, куда я подошла положить свою шляпу, и настойчиво шептала, чтоб я сейчас же отдала ей то, что принесла. Хитклиф разгадал, к чему ее ухищрения, и сказал:

— Если у вас что-нибудь есть для Изабеллы (а у вас, конечно, есть, Нелли), — отдайте ей. Вам незачем делать из этого тайну: мы ничего друг от друга не скрываем.

— Но у меня ничего нет для нее, — ответила я, решив, что самое лучшее — сразу же выложить правду. — Мой господин просил передать сестре, чтоб она теперь не ждала от него ни писем, ни визитов. Он шлет вам привет, сударыня, и пожелания счастья и прощает вам горе, которое вы причинили ему, но он полагает, что с этого времени между его домом и вашим все сношения должны быть прерваны, потому что они ни к чему хорошему не приведут.

У миссис Хитклиф чуть дрогнули губы, она вернулась на прежнее место к окну. Муж ее стал подле меня у очага и начал расспрашивать о Кэтрин. Я ему рассказала про ее болезнь столько, сколько сочла удобным, а он своими вопросами выведал у меня почти все факты, связанные с причиной болезни. Я по заслугам винила Кэтрин за то, что все это она сама на себя навлекла. И в заключение я выразила надежду, что он последует примеру мистера Линтона и будет избегать всяких сношений с его семьей.

— Миссис Линтон начала поправляться, — сказала я. — Прежней она никогда не будет, но жизнь ее мы отстояли; и если Кэтрин в самом деле что-то для вас значит, постарайтесь больше не вставать на ее пути; да, самое лучшее вам совсем уехать из наших мест. А чтобы вам на это решиться без сожаления, я скажу вам: Кэтрин Линтон так же не похожа на вашего старого друга Кэтрин Эрншо, как эта молодая леди не похожа на меня. И внешность ее сильно изменилась, а характер и того больше; и человек, которому по необходимости придется быть ее спутником жизни, сможет впредь поддерживать свое чувство к ней только воспоминаниями о том, чем она была когда-то, человеколюбием и сознанием своего долга!

— Вполне возможно, — заметил Хитклиф, стараясь казаться спокойным. — Вполне возможно, что твой господин должен будет искать опору только в человеколюбии и в сознании долга. Но неужели ты воображаешь, что я оставлю Кэтрин на его сознание долга, на его человеколюбие? И как ты можешь равнять мое чувство к Кэтрин с его чувством? Ты не уйдешь из этого дома, пока не дашь слова, что устроишь мне свидание с ней: хочешь ты или нет, все равно я с ней увижусь! Что на это скажешь?

— Скажу, мистер Хитклиф, — отвечала я, — что вы не должны с ней видеться, и тут я вам содействовать не стану. Еще одна ваша встреча с моим господином окончательно ее убьет.

— При твоем содействии этого можно будет избежать, — начал он снова. — Если же встанет такая опасность, если Линтон вздумает опять поставить ее жизнь под угрозу, я думаю, суд оправдает меня, когда я дойду до крайности! Прошу, скажи мне со всей откровенностью, будет ли Кэтрин сильно страдать, потеряв его? Боюсь, что будет, и этот страх удерживает меня. В этом видно различие между его любовью и моей: будь я на его месте, а он на моем, я, хоть сжигай меня самая лютая ненависть, никогда бы я не поднял на него руку. Ты смотришь недоверчиво? Да, никогда! Никогда не изгнал бы я его из ее общества, пока ей хочется быть близ него. В тот час, когда он стал бы ей безразличен, я вырвал бы сердце из его груди и пил бы его кровь! Но до тех пор — если не веришь, ты не знаешь меня — до тех пор я дал бы разрезать себя на куски, но не тронул бы волоска на его голове!

— И все же, — перебила я, — вы без зазрения совести хотите убить всякую надежду на ее окончательное выздоровление, ворвавшись в ее память сейчас, когда она вас почти забыла, и снова ее вовлекая в бурю разлада и отчаяния.

— Думаешь, она почти забыла меня? — спросил он. — О Нелли! Ты же знаешь, что нет! Ты знаешь не хуже, чем я, что на каждую думу, отданную Линтону, она тысячу дум отдает мне. В самую тяжкую пору моей жизни мне показалось, что Кэти меня забыла: эта мысль неотступно меня преследовала, когда я сюда вернулся летом. Только слово самой Кэтрин принудило бы меня допустить опять эту горькую мысль. И тогда Линтон обратился бы для меня в ничто, и Хиндли, и все страшные сны, что мне снились когда-либо. Два слова определили бы тогда все мое будущее — смерть и ад. Жить, потеряв ее, значит гореть в аду. Но я был глупцом, когда на мгновение поверил, что она ценит преданность Эдгара Линтона больше моей. Люби он ее всем своим ничтожным существом, он за восемьдесят лет ни дал бы ей столько любви, сколько я за один день. И у Кэтрин сердце такое же глубокое, как мое. Как моря не вместить в отпечаток конского копыта, так ее чувство не может принадлежать безраздельно Линтону. Да что там! Он едва ли многим ей дороже, чем ее собака или лошадь. Ему ли быть любимым, как я любим! Разве она может любить в нем то, чего в нем нет?

— Кэтрин и Эдгар любят друг друга, как всякая другая чета! — закричала Изабелла с неожиданной горячностью. — Никто не вправе так о них говорить, и я не потерплю, чтобы при мне поносили моего брата!

— Ваш брат и вас необычайно любит, не правда ли? — заметил насмешливо Хитклиф. — Он с удивительной легкостью пустил вас плыть по воле волн.

— Он не знает, что мне приходится переносить, — ответила она. — Этого я ему не сообщала.

— Значит, кое-что вы ему все-таки сообщили. Вы писали ему?

— Написала раз о том, что вышла замуж, — вы видели письмо.

— И с тех пор ничего?

— Ничего.

— К сожалению, наша молодая леди выглядит много хуже с тех пор, как в ее жизни произошла перемена, — вставила я. — Видно, у кого-то маловато к ней любви, и я догадываюсь, у кого, только, пожалуй, лучше не называть.

— Как я догадываюсь — у нее самой, — сказал Хитклиф. — Она опустилась и стала неряхой! Она уже не старается нравиться мне — ей это наскучило удивительно быстро! Ты, пожалуй, не поверишь: но уже